(ОИЯИ, Дубна)

Из вступительного слова председателя, а также из программы самой конференции стало ясно, что широко известный своими экспериментальными исследованиями в области сверхтекучести жидкого гелия и избранный в 1955 году за эти успехи в действительные члены АН Грузинской республики Э. Л. Андроникашвили, став директором Института физики АН Грузии, не только сам начал заниматься новой областью физических исследований, но и взял на себя непосредственное руководство исследованиями космических частиц. На сохранившемся у меня экземпляре программы совещания, типографски отпечатанной на плотной бумаге, остались карандашные пометки о сделанных мною тогда количественных подсчетах. Они, однако, свидетельствовали и о явной аномалии в руководстве заседаниями. Так, на восьми заседаниях из 13-ти руководителем неизменно был Э. Л. Андроникашвили: он председательствовал на всех утренних заседаниях, проходивших в помещении Тбилисского филиала Института марксизма-ленинизма, а также и на одном из вечерних заседаний, проходившем в аудитории Тбилисского университета. Для всякого нормального человека это был адский труд и на него мог пойти руководитель совещания только при крайней необходимости. На мой вопрос о полном засилии одного председателя на утренних заседаниях Гоги Чиковани сообщил мне, что их директор мотивировал эту аномалию необходимостью ему, как более опытному в проведении дискуссии, в роли председателя оказывать эффективную поддержку грузинским докладчикам. Это объяснение выглядит вполне обоснованным, если не принимать во внимание недостаточную компетентность их директора в новой для него области физики. На мое замечание по данному поводу Гоги лишь лукаво улыбнулся, отметив, что на его долю и так хватило забот.

Я тогда признался ему, что заметил не только отсутствие фамилии их шефа в докладах Чиковани, представленных на данную конференцию, но и полный контраст в этом отношении с другими докладами грузинских физиков. Этот вопрос мы обсуждали с Гоги во время незабываемой экскурсии в солнечную Кахетию. Он рассказал мне, что вовсе не добивался такой привилегии, что с самого начала шеф сам выделил его как лидера самостоятельной группы исследователей. Чиковани далее сказал о намерении в будущем представить кандидатскую диссертацию без руководителя, которая будет посвящена их первому в нашей стране обнаружению странных частиц. Я же, в свою очередь, поделился с Гоги своим планом в следующем году закончить писать обобщающий труд по циклу проведенных исследований на дубненском ускорителе протонов по образованию нейтральных пионов с намерением представить его к защите также без руководителя. Правда, обсуждаемые тогда планы реализовались несколько позднее: так я защитился через полтора года, а Гоги - через три года.

Вместе с тем принципиальная позиция, занятая Э. Л. Андроникашвили по отношению к своему молодому коллеге, намеченному к самостоятельному научному лидерству, вызывала большое уважение и неизбежно приводила к выводу о незаурядности личности самого Гоги Чиковани, уже тогда выделенной шефом для предстоящих выдающихся научных достижений. Эти соображения невольно заставили меня задуматься над собственной, далеко не всегда последовательной позицией, занимаемой в вопросе о соавторстве. И в связи с этими я решил во время экскурсии в Кахетию продолжить начатый разговор на данную тему. Я попытался объяснять своему коллеге, что у меня до сих пор просто не возникало желания не делиться полученными успехами с моим шефом, поскольку он так сильно верил в мои способности, и так искренне радовался моим научными достижениям. Мне, например, доставляло большое удовольствие, когда он обращался ко мне с просьбой помочь ему получить необходимые теоретические выкладки для его лекций в МИФИ. Это требовалось сделать всегда срочно, перед самым его отъездом в институт, и я удивлял его тем, что всегда быстро справлялся с очередным поручением и обычно указывал ему на книгу, в которой данный вопрос был изложен с исчерпывающей полнотой. Еще большую радость мне доставляло внесение ясности в какой-либо вопрос, касающийся нашей совместной научной работы. В этом отношении у меня было несколько ярких примеров, относящихся к коренному пересмотру самой постановки намеченных экспериментов. Но чтобы это мое искреннее мнение стало понятно моему грузинскому коллеге, я решил рассказать ему об одном успешно завершившимся теоретическом изыскании, лежащем в стороне от нашей научной программы.

Так, в конце 1952 года мой шеф, М. С. Козодаев поручил мне попытаться выяснить физическую сущность одного сенсационного сообщения в научно -популярном журнале Америки об изобретении нового принципа фокусировки в кольцевых магнитных системах ускорителей, который позволяет получить сильную фокусировку за счет применения больших градиентов изменения магнитных полей. Он напомнил мне, что в обычных магнитных системах для получения фокусировки как для радиального направления, так и для вертикальных отклонений, требуется весьма слабый спад поля по радиусу. Таким образом, в поставленной передо мной задаче требовалось выяснить, как удалось американским ученым обойти этот запрет на использование сильных градиентов. Михаил Силыч отлично знал, что я никогда не занимался ускорителями и проблемой фокусировки пучков заряженных частиц, но он сильно верил в мои потенциальные возможности и потому поручил мне разгадку этой головоломки. Я сразу взял правильное направление решения задачи, сообщив шефу, что недавно прочел в УФН оригинальную статью академика П. Л. Капицы о перевернутом маятнике с нижней опорной точкой. В такой механической системе равновесие, естественно, неустойчиво, но при вибрации опорной точки при определенных частотах возникает особый параметрический эффект, который делает равновесие устойчивым. Применив метод усреднения академика Н. Н. Боголюбова, автор показал возникновение в такой вибрирующей системе силы, возвращающей маятник к верхней точки равновесия. Колебания такого обращенного маятника с вибрирующей точкой опоры описываются известным уравнением Матье.

М. С. Козодаев сначала никак не соглашался с моей догадкой, несмотря авторитет автора указанной статьи. И только после того, как я аккуратно записал уравнение колебаний для заряженной частицы в магнитном поле и наглядно показал полную тождественность этих колебаний механической задаче обращенного маятника Капицы, мой шеф понял справедливость такой расшифровки. В декабре мы с ним написали закрытый отчет и под двумя подписями направили его на имя академика И. В. Курчатова.

Я рассказал эту историю, чтобы было ясно, что в данной ситуации я никак не мог отказать своему шефу в соавторстве. Но Гоги живо заинтересовался дальнейшими последствиями, связанными с нашим отчетом. И мне пришлось уже в автобусе на обратном пути в Тбилиси поведать ему о дальнейшей истории утверждения у нас идеи ускорителей с так называемой жесткой фокусировкой. Я рассказал своему коллеге, что в самом начале 1953 года в кабинете министра состоялось обсуждение доклада М. С. Козодаева, на котором присутствовали в основном представители дирекций научных институтов нашего министерства. От нашей Лаборатории, помимо докладчика, был директор М. Г. Мещеряков и я, на правах соавтора докладчика. Ускорительщики из ФИАН во главе с академиком В. И. Векслером тогда при обсуждении доклада дружно выступали против, мотивируя это тем, что область устойчивости должна быть вся изрезана плотно расположенными линиями резонансного возбуждения бетатронных колебаний. Эти возражения были прерваны смелым заявлением заместителя директора ТТЛ (ныне ИТЭФ) В. В. Владимирского о том, что они у себя в Институте приняли решение опробовать новый принцип фокусировки, создав протонный ускоритель всего на 7 ГэВ, а затем приступить к разработке ускорителя на 70 ГэВ.

В ноябре того же года под руководством академика Л. А. Арцимовича в Москве было проведено научное совещание по новому принципу магнитной фокусировки частиц. На пленарное заседание было вынесено всего четыре доклада, и два из них были сделаны новыми в ускорительном деле авторами - В. В. Владимирским и А. А. Тяпкиным. На этом и закончилась моя короткая, но достаточно яркая деятельность в области теории ускорителей. И все же я тогда умудрился выдвинуть и новую идею, за приоритет которой мне тогда пришлось бороться. Так, в своем докладе на закрытой конференции я отметил наш приоритет в открытии сверхжесткой фокусировки в знакопеременной магнитной системе кольцевого ускорителя. Я напомнил, что этот вариант фокусировки был предложен в нашем отчете, направленном И. В. Курчатову. О нем также сообщил в своем докладе и М. С. Козодаев на совещании у министра в присутствии ускорительщиков из ФИАН, которые затем на том же принципе фокусировки предложили оригинальный кольцевой циклотрон с подобными мгновенными орбитами.

В этом месте Чиковани прервал меня, попросив разъяснить, почему возник вопрос о приоритете, если вы тогда лишь решали задачу расшифровки сообщения о предложении американских ученых. После этого замечания моего собеседника мне, помню, пришлось вернутся к событиям, когда в начале 1953 года нами был получен номер журнала "Physical Review" со статьей известных американских ускорительщиков Кунранта, Ливингстона и Снайдера. Вот тогда и выяснилось, что в нашем отчете содержалось на самом деле решение двух задач. Первая из них относилась к доказательству устойчивости движения заряженных частиц в магнитном поле с чередующимися по знаку градиентами. В своем отчете мы приводили наглядный оптический аналог такой фокусировки в виде чередующихся фокусирующих и дефокусирующих оптических линз. В этой магнитной системе требовалось по мере ускорения частиц синхронно повышать напряженность магнитного поля во всех секциях кольцевой системы. Эта система фокусировки полностью совпала с ранее сделанным открытием американских ученых.

Вторая же рассмотренная нами магнитная система состояла из постоянных во времени магнитных секций и ее следует относить к классу кольцевых фазотронов со сверхсильной фокусировкой. Для удержания частиц на кольце в этой магнитной системе предусматривалось чередование магнитов разной полярности. В нашем отчете для такой системы приводился оптическии аналог в виде зеркального коридора из чередующихся фокусирующих и дефокусирующих свет зеркал, расположенных вдоль кольца. Основная идея здесь состояла в обеспечении больших абсолютных значений градиентов магнитного поля в самом начале ускорения, с момента инжекции пучка частиц, когда наиболее существенны потери интенсивности от недостаточной фокусировки пучка. Но этой идеи не было ни в той работе 1952 года, ни в последующих публикациях американских ученых. Вот почему меня обеспокоил появившийся в 1953 году отчет ФИАН о конкретном варианте воплощения такой сверхфокусировки без ссылки на доклад Козодаева.

В этой беседе я также поведал своему новому грузинскому другу, что нам в Дубне лишь в самом конце 1954 г. разрешили направлять статьи в открытую печать, а до этого четыре года мы ограничивались писанием лишь закрытых отчетов и вели, так сказать, неявное состязание с известными американскими исследователями на ускорителях в Беркли и в Чикаго. И авторский коллектив каждого такого научного отчета по строго заведенному порядку обязательно возглавлялся руководителем соответствующего научного подразделения нашей Лаборатории, которая позднее стала официально именоваться Институтом ядерных проблем. Научный коллектив исследователей нашего института состоял из четырех подразделений, возглавляемых соответственно директором М. Г. Мещеряковым и его двумя заместителями В. П. Джелеповым и М. С. Козодаевым, а четвертое подразделение было создано для Б. М. Понтекорво. Сам Бруно Максимович попытался было возражать против написания его фамилии на первом месте и упорно подавал список авторов в строго алфавитном порядке, но директор каждый раз давал распоряжение своему секретарю перепечатать титульный лист его отчета, приводя перечень авторов, в соответствие с должностной ответственностью за данный научный отчет.

     Эту должностную субординацию М. Г. Мещеряков всеми средствами пытался сохранить и для первых разрешенных публикаций в открытой печати. Однако существование в нашем Институте четырех отдельных подразделений с независимыми авторскими коллективами существенно ограничивало возможности директора вмешиваться в порядок расположения авторов посылаемых статей. И директору удалось тогда сохранить старый порядок в своем подразделении и также в достаточно послушном ему подразделении своего заместителя В. П. Джелепова. (Надо отметить, что последний, став с 1956 г. директором нашей лаборатории, упорно следовал старому порядку в течение семи лет.)

Наше подразделение, состоявшее целиком из сотрудников, переведенных в 1953 г. из Института И. В. Курчатова, возглавлял замечательный человек и яркий ученый, хорошо разбиравшийся в методике экспериментальной физики - Михаил Силыч Козодаев. У него вовсе не было стремления узурпировать первое место в списке авторов. В нашей первой статье, представленной в ДАН академиком Л. А. Арцимовичем, был нарушен алфавитный порядок, но не по соображениям должностной субординации, как это было прежде, а по предложению Ю. Д. Прокошкина с учетом моего вклада в создание черенковского детектора, использованного в этой работе для регистрации гамма-квантов от распада нейтральных пионов, на первое место была поставлена моя фамилия. В последующих же публикациях мы уже строго следовали алфавитному порядку. Такой же порядок был реализован и самим Б. М. Понтекорво в руководимом им подразделении.

Гоги Чиковани расспрашивал меня о реакции нашего директора на предпринятое нами перемещение на первое место в авторском списке фамилии рядового научного сотрудника. Я рассказал ему, что Мещеряков ограничился острым разговором с нашим шефом, а затем вызвал к себе и нас Ю. Д. Прокошкиным. Состоялся неприятный разговор, в котором директор дал понять молодым людям, что в дальнейшем нам еще предстоит защищать кандидатские диссертации и наше противостояние может плохо отразиться на результатах голосования членов ученого совета. Мы же разъясняли ему, что наш шеф М. С. Козодаев не имеет к нам никаких претензий, поскольку наша группа, также как и другая группа из нашего сектора, возглавляемая Р. М. Суляевым, весь полученный экспериментальный материал предоставила для докторской диссертации нашего шефа.

Далее я рассказал Гоги, как Мещеряков помешал мне в прошлом году послать в журнал статью о новом предложении селективного импульсного питания газоразрядных счетчиков годоскопической системы, о результатах испытания которого я только что доложил у них в Тбилиси. Сама же идея об этом питании возникла у меня еще в начале 1954 года при чтении статьи известного американского физика В. Пановского из Стэнфордского университета, который рискнул применить счетчики Гейгера для измерения координат электронно-позитронной пары от гамма кванта в условиях повышенного фона в эксперименте на протонном ускорителе в Беркли. Тогда и появилась у меня мысль, что для устранения фона в счетчиках Гейгера, следует на эти счетчики подать высокое напряжение на короткий интервал времени лишь селективно после регистрации пропорциональными счетчиками факта образования в гамма-спектрометре электронно-позитронной пары.

Гоги тогда сразу понял, что такой принцип питания так называемых годоскопических счетчиков не только устраняет неэффективность счетчиков из-за присущего им мертвого времени, что было важно в экспериментах на ускорителе, но этот принцип питания также значительно упрощает всю годоскопическую систему счетчиков, широко используемую для исследования космических лучей. Он напомнил мне, что в Армении на космической станции реальные трудности эксплуатации обычных годоскопических систем из тысячи счетчиков потребовали целую стену занять потенциометрами для индивидуальной регулировки напряжения на каждом счетчике. Он рассказал, как ему при прохождении студенческой практики не раз приходилось заниматься кропотливой регулировкой напряжений, с помощью стремянки добираясь до верхних рядов потенциометров.

Действительно, принцип импульсного питания реализует тот редкий случай, когда более усовершенствованная система, способная эффективно работать при высокой интенсивности в условиях современных ускорителей, создается не за счет ее усложнения, а существенного упрощения прежде созданных годоскопических систем из счетчиков Гейгера. И это упрощение состоит не только в отмеченном тогда Чиковани устранении громоздкой регулировочной системы напряжений на счетчиках, но и в отсутствии электронной многоканальной системы пропускания импульсов с каждого счетчика в нужный интервал времени, поскольку сама система импульсного питания всех счетчиков обеспечивает появление разрядов в нужный интервал времени. И действительно вскоре Б. А. Долгошеин из МИФИ первым реализовал новый принцип питания счетчиков Гейгера в годоскопических системе для регистрации космических мезонов.

Только на следующий год, когда в нашем институте появилась возможность публикаций в открытой печати, я попытался направить в журнал ПТЭ статью с описанием своего предложения. Но, видимо, директор не хуже меня понял новизну и перспективность моего предложения и встал на пути публикации моей статьи, посчитав недостаточным решения нашей экспертной комиссии для разрешения публикации столь ценного научного предложения. Он направил мою статью на рассекречивание в самые высокие инстанции, мотивируя это весьма несерьезным аргументом: а вдруг этот принцип питания счетчиков найдет применение при испытании водородного оружия. И в самом министерстве, видимо, долго размышляли над тем, почему им на экспертизу прислали предложение, относящееся к методике регистрации частиц, и в результате разрешение на отправку работы в печать было задержано на целый год.

Помню, как Чиковани тогда искренне возмутился каверзной мелочностью решения нашего бывшего директора. Чтобы несколько успокоить своего собеседника я рассказал ему, каким образом мне все же удалось обойти запрет директора и зафиксировать в 1955 г. свое авторство в предложении нового принципа селективного питания счетчиков, послав заявку на изобретение в наше министерство. А опубликовать свою статью я смог лишь в 1956 году. Теперь я также получил право ссылаться на свое авторское свидетельство прошлого года. Я объяснил собеседнику, что официально оформленное мною свидетельство дает мне единственную возможность доказать полную независимость предложенного мною селективного импульсного питания нитяных газоразрядных детекторов частиц от опубликованной в том же 1955 г. статьи известного итальянского физика М. Конверси, в которой была описана аналогичная импульсная система для высоковольтного питания конденсатора, заполненного запаянными стеклянными трубками с неоном.

На вопрос Чиковани, чем известен этот итальянский физик, я, сославшись на хорошо его знавшего Б. М. Понтекорво, напомнил собеседнику, что в 1947 г. Марчело Конверси с коллегами получили фундаментальный результат в своих исследованиях космических лучей. Они впервые доказали, что мюоны не вызывают ядерных взаимодействий в веществе и поэтому их неправомерно отождествляли с ядерноактивными частицами, постулированными в 1935 году японским теоретиком Юкавой для объяснения природы короткодействия ядерных сил. Заодно я уточнил, что сама идея об обменной природе ядерных сил была раньше выдвинута нашими теоретиками И. Е. Таммом и Д. Д. Иваненко. Я также рассказал, что И. Е. Тамм был у нас в МИФИ профессором и по поводу смелой гипотезы японского теоретика Игорь Евгеньевич откровенно признался, что, несмотря на отличное понимание необходимости частицы с промежуточной массой для получения короткодействия ядерных сил в обменной теории, сам он тем не менее никогда бы не решился в своих теоретических построениях исходить из неизвестной науке частицы. Мне тогда в 49 году посчастливилось часто беседовать с Игорем Евгеньевичем Таммом - с этим выдающимся ученым и яркой во всех отношениях личностью. А однажды я был у него даже дома на улице Чкалова и около двух часов рассказывал ему о своем, я уверен, более глубоком понимании физического содержания теории относительности.

Чтобы читателям стало ясно, насколько упорно я добивался признания своего понимания этой важнейшей физической теории, дополнительно отмечу, что через 20 лет И. Е. Тамму как председателю теоретического семинара ФИАН пришлось снова слушать на ту же тему доклад бывшего своего студента, ставшего уже молодым профессором. Мой доклад был поставлен для обсуждения на этом семинаре по предложению члена редколлегии журнала УФН академика В. Л. Гинзбурга.

Затем Чиковани отметил, что в том же 1947 году, когда в Италии доказали отсутствие ядерной активности у космических мезонов, в Англии методом толстослойных фотоэмульсий был надежно открыт пи-мезон, который и оказался частицей, предсказанной Юкавой. После этого в 1949 году японский теоретик был удостоен Нобелевской премии, а на следующий год этой чести был удостоен и лидер английской группы экспериментаторов, открывших заряженный пион, Ф. Пауэлл. Пожалуй, это был самый короткий период между открытием и последующим присвоением высокой премии. После этого замечания мы, естественно, вернулись к обсуждению ошибочного открытия братьев Алихановых. Гоги тогда заметил, что по его наблюдению созданная на космической станции в Армении атмосфера строгого подчинения научному руководителю полностью исключала всякую возможность научному персоналу самостоятельно разобраться в допущенных ошибках путем проведения контрольных экспериментов.

В связи с этим замечанием я подчеркнул, что у нас в Дубне молодые сотрудники пользуются большой самостоятельностью во всех подразделениях, включая и отдел самого директора. Так что из отмеченных выше моих критических замечаний к руководству нашей Лаборатории вовсе не следует, что оно сводилось к мелкой опеке научных кадров. И только полной творческой свободой, предоставленной молодым сотрудникам, можно объяснить, что уже в те годы и в подразделении самого директора выросли такие самостоятельные исследователи в области экспериментальной физики высоких энергий, как Б. С. Неганов, Л. М. Сороко, В. П. Зрелов, Н. П. Богочев, Г. А. Лексин и Г. Д. Столетов.

Однажды после вечернего заседания Гоги Чиковани проводил меня по проспекту Руставели до гостиницы "Тбилиси", в которой размещались иногородние участники совещания. Гоги тогда очень удивился, узнав, что я проживаю в двухместном номере вместе с Б. М. Понтекорво. Я пояснил ему, что Бруно Максимович изъявил желание разместиться в этом номере, чтобы иметь возможность побольше обсуждать впечатления о прослушенных научных сообщениях. Я пояснил своему коллеге, что в этом году у нас Бруно Максимовичем установились весьма дружеские отношения после апрельского партийного собрания в нашей Лаборатории, посвященного итогам ХХ-го съезда партии. Несколько активных членов партии, среди которых я отметил научных сотрудников Н. И. Петрова и Н. А. Черникова, а также собственную персону, только что вступившую тогда в кандидаты в члены партии, заранее договорились поднять в самом конце собрания вопрос о культе личности директора нашей Лаборатории. Начать же было намечено с выяснения причин предполагаемого ухода из Лаборатории профессора Б. М. Понтекорво.

Нам в Дубне хорошо было известно, чем закончилось аналогичное собрание в Москве в Лаборатории академика А. И. Алиханова. Там был поднят естественный вопрос о том, что культ Сталина в стране создавался его непосредственным окружением - нынешними членами правительства. Были зачитаны выдержки из прошлых выступлений Хрущева, Молотова и других. Собрание подавляющим большинством поддержало выступавших с критикой и приняло соответствующее решение. В результате четыре человека были исключены из партии и уволены из Лаборатории. Вот мы в Дубне и решили не рисковать быть отлученными от научной деятельности и ограничиться критикой культа своего директора.

Гоги, конечно, живо заинтересовался сообщенными сведениями и спросил, а известно ли из-за чего произошло ссора между Понтекорво и Мещеряковым. На самом собрании Бруно Максимович об этом прямо ничего не сказал. Он вообще говорил не больше полминуты, ответив на заданный ему вопрос, что собирается перейти в лабораторию академика Векслера, потому что в последнее время убедился в невозможности дальнейшей работы с Мещеряковым, поскольку последнему свойственны такие отрицательные качества в отношениях с научными коллегами, как нечестность, доходящая даже до прямых интриг. Подразумевалось же под этой общей формулировкой инициированное Мещеряковым такое грубое оскорбление. В конце прошлого года М. Г. Мещеряков принимал у себя в кабинете небольшую делегацию английских ученых всего из нескольких человек. И специально, чтобы унизить, дать почувствовать знаменитому ученому, как плохо относятся к нему английские ученые, считавшие его перебежчиком и предателем научных интересов их страны, Мещеряков через секретаря пригласил к себе в кабинет профессора Понтекорво. Так Мещеряковым, как бы случайно, а на самом деле предумышленно было инициировано публичное грубое оскорбление известного ученого, представителя знаменитой школы физиков Э. Ферми.

Затем Гоги поинтересовался, чем же закончилось тогда апрельское партсобрание в нашей Лаборатории и были ли на нем бурные дебаты с защитниками директора. Я объяснил, что собрание кончилось неприятной для директора резолюцией, а дискуссии на этом собрании вообще никакой не возникло. После краткого, но резкого ответа Бруно Максимовича слово для выступления было предоставлено мне. Я же в своем выступлении не стал доказывать справедливость обвинений, выдвинутых Понтекорво, а принял их как общеизвестные аксиомы и стал обсуждать причины возникновения этих черт у директора, указав в качестве главной наше попустительство и нашу беспринципность во всем, что касается постепенного утверждения в нашей среде непомерного культа директора лаборатории. "Товарищ Мещеряков действительно имеет большие заслуги перед советской наукой в организации строительства самого крупного в мире ускорителя, но эти большие заслуги не могут служить основанием для попрания интересов других ученных, их желания внести свою лепту в общее дело развития научных исследований на этом уникальном ускорителе. Перерастание простого уважения за подлинные заслуги человека во вседозволенность, составляющую суть культа личности, происходит только при попустительстве ближайшего окружения, и мы с вами внесли в это немалый вклад." Так, примерно, я сказал тогда. Думаю, что мое выступление длилось не больше 10 минут.

После этого было выступление секретаря нашего политотдела В. В. Батюни (Этот отдел выполнял у нас тогда роль горкома партии). Выступление секретаря меня больше всего удивило: он каялся в ошибочности своего прошлого поведения, признавал свою постоянную защиту директора от партийной критики. Через несколько дней пришло распоряжение тексты наших выступлений вместе с решением собрания срочно отправить в ЦК КПСС.

Затем стало известно, что директором нашей Лаборатории, вошедшей в состав вновь созданного Международного центра ядерных исследований стран демократического лагеря, назначен был профессор В. П. Джелепов, который прежде был заместителем директора лаборатории. Вот и вся история радикальных событий, происшедших в последующие месяцы после апрельского партийного собрания 1956 года.

Гоги Чиковани тогда искренне удивился высокой роли партийного собрания нашей лаборатории. И тогда мне пришлось разъяснить ему, что собрание наше сыграло всего лишь роль официального повода для снятия директора. А истинному решению проблемы смены руководства на самом деле способствовал оставшийся за ширмой официальной версии, но хорошо мне известный визит Бруно Максимовича к академику И. В. Курчатову, состоявшийся незадолго до нашего собрания в конце марта. Далее мне пришлось поведать Гоги о весьма непростом отношении И. В. Курчатова к своему ученику М. Г. Мещерякову, известное мне от академика Л. А. Арцимовича.

В марте 1953 г. И. В. Курчатов подписал приказ о переводе М. С. Козодаева и сотрудников его сектора в Гидротехническую лабораторию на Волге - так называлось тогда Лаборатория, возглавляемая М. Г. Мещеряковым.

А. И. Филиппов и я не поставили своих подписей в этом приказе и попросили И. В. Курчатова принять нас. Такая встреча состоялась. Игорь Васильевич сначала стал объяснять нам о перспективности проводимых исследований на современных ускорителях. "А вы знаете - сказал он - чем сейчас занимается знаменитый Энрико Ферми - создатель первого на планете уранового реактора. Ведь он приступил с прошлого года к фундаментальным исследованиям на новом протонном ускорителе в Чикаго. Я и сам был бы рад включиться в такие исследования на ускорителе на Волге, если бы не был так занят делами государственной важности". Тут нам пришлось пояснить Игорю Васильевичу, что мы уже с 1950 года принимаем участие в исследованиях на ускорителе и вовсе не собираемся их прерывать, мы только хотели их продолжать, оставаясь в Вашем подчинении. И ту я решился изложить истинную причину моего нежелания быть в подчинении у Мещерякова. "Понимаете, Игорь Васильевич, - сказал я - Ваш ученик Михаил Григорьевич ни на иоту не усвоил Вашего стиля руководства и вовсе не рад успехам других исследователей, и как директор Лаборатории он создает немало помех сотрудникам других подразделений" К моему удивлению, Игорь Васильевич, не возмутился моим выпадом против заслуженного его ученика, а приняв к сведению мое утверждение, высказал такое недоумение: как же в такой сложной ситуации вы можете оставить своего шефа М. С. Козодаева, которого я направляю туда первым заместителем директора для усиления исследований на ускорителе, на кого же ему надеяться как не на вас молодых и активных. Так что надо отправляться на Волгу и не колебаться". На этом и закончился наш визит к главе всего атомного направления.

Вскоре после этого визита состоялся семинар, на котором академик Л. А. Арцимович докладывал о предложенном американскими учеными принципе жесткой фокусировки для следующего поколения ускорителей, В связи с попытками А. М. Будкера внести сомнения в правильности надежд на новый принцип фокусировки я выскочил к доске и стал помогать докладчику отбиваться от необоснованных возражений. А после семинара я проводил Льва Андреевича и рассказал ему о визите к Курчатову и о своем удивлении, что Игорь Васильевич не осудил меня за выпад против Мещерякова. "А нечему тут удивляться. Вы что не знаете, как Ваш Мещеряков перед первым испытанием в августе 49 года пытался интриговать Курчатова, дав понять, что ему как единственному из советских ученых побывавшему в 46-м году на испытаниях американской атомной бомбы придется давать сравнительное заключения по поводу эффективности проведенного взрыва. Этого намека Курчатов не простит человеку, которому на Волге построили Институт, рассчитывая на безусловную лояльность его последующего сравнения двух испытаний." Я же признался тогда, что ничего об этом не слышал, ведь Вы в своих лекциях у нас в институте этого вопроса не касались.

Вот почему, располагая этой информацией, я не сомневался, что именно визит Б. М. Понтекорво к И. В. Курчатову сыграл тогда решающую роль при решении вопроса о будущем директоре нашей Лаборатории.

Позднее, через несколько лет после этой беседы с Г. Е. Чиковани, мое предположение о решении вопроса до нашего партийного собрания в апреле 1956 года получило неожиданное подтверждение. Как-то об этом собрании у меня дома зашел разговор с директором нашего института Д. И. Блохинцевым, с которым меня связывала искренняя дружба. И он рассказал, что в день нашего собрания он принимал секретаря ЦК КПСС тов. Аристова на предмет его ознакомления с объектом, на базе которого было намечено создание международного центра ОИЯИ. В самом конце этого визита Блохинцев сообщил высокому гостю, что через некоторое время в одной из основных лабораторий будущего института сегодня состоится партийное собрание по материалам ХХ-го съезда и за одно он спросил о том, как будем решать вопрос о директоре этой лаборатории. Разговор этот происходил на улице перед воротами лаборатории в присутствии начальника политотдела В. В. Батюни. На заданный вопрос тов. Аристов ответил: "А что тут вам не ясно, нам в ЦК все ясно, если прежний директор лаборатории не смог сработаться с одним иностранцем, то как его можно оставлять директором лаборатории в международном институте".

Вот только тогда после этих сведений непосредственно от Д. И. Блохинцева мне стала ясна причина столь внезапного изменения линии поведения на собрании начальника нашего политотдела.

Эти откровенные беседы с Г. Е. Чиковани тогда в Тбилиси нас очень сблизили на все последующее время. Мы уже встречались в последующем как старые друзья и как близкие единомышленники в основных вопросах научной этики. Можно, конечно, удивляться, что это наше полное доверие к друг к другу произошло так быстро за время одной научной конференции. Но в этом проявились прежде всего черты характера самого Гоги, всегда вызывающего полное доверие у своего собеседника прямолинейностью своих взглядов, глубокой симпатией и предельной честностью во всем. Я уверен, что и другие его друзья должны были заметить, что дружеские отношения у них возникли с Гоги, скорее всего, с первой встречи и тогда они, наверняка, согласятся с моим выводом о том, что это объясняется отмеченными выше необыкновенными чертами открытой натуры самого Гоги Чиковани.