к библиотеке   антропология и история   Б.Ф. Поршнев   к оглавлению  

ГЛАВА 12. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ HOMO TROGLODYTES L. (“СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА”)

(2) БИОЛОГИЯ

Если по строению тела Homo troglodytes L. (“снежный человек”), как мы убедились, может быть сближен с ископаемыми гоминидами, то его образ жизни не имеет ничего общего с восстановленной археологами картиной жизни древнейших и древних предков человека. Каждая ступень эволюции последних характеризуется той или иной специфической формой находимых вместе с их костными останками искусственных орудий из камня. Археологи четко отличают, скажем, каменные “культуры” обезьяно-людей (питекантропов, синантропов, атлантропов) от каменных “культур” неандертальцев (палеоантропов). Налицо тенденция связать даже и австралопитековых с определенными формами искусственных костяных орудий, иными словами — с некоей археологической “культурой”. В связи с находимыми каменными и иными изделиями и следами обитания древнейших и древних гоминид делаются предположения об их труде, общественной жизни, психике. Напротив, никаких данных о “культуре” “снежного человека” нет. Поскольку наш предварительный материал уже довольно обширен, можно с уверенностью думать, что у него нет никакой специфической “культуры” в археологическом смысле.

Следовательно, нет никаких оснований рассматривать образ жизни исследуемого реликтового гоминоида по аналогии, допустим, с тем, что известно археологам об образе жизни неандертальцев (поздне-ашельская и мустьерская культура). По образу жизни, по своей биологии реликтовый гоминоид предстает перед нами без каких-либо признаков труда, характеризующих прямых предков современного человека. Иными словами, налицо нет никаких поводов, чтобы рассматривать его как ступень очеловечения обезьяны. Он по своему образу жизни выступает как животное, и только как животное,

В главе 5 был очерчен предполагаемый ареал распространения реликтового гоминоида, — если не в самое недавнее время, то в относительно недалеком историческом прошлом. В главах 6 – 10 был дан обзор разнообразных описательных данных, относящихся к различным географическим областям этого ареала. Как уже неоднократно подчеркивалось выше, достоверность всех этих данных далеко не равноценна, можно допустить, что часть из них окажется основанной на ошибке или на народных легендах. Но данные носят массовый характер, в подавляющем большинстве подтверждают и дополняют друг друга, контролируются немалым числом достаточно надежных наблюдений вполне культурных людей, а также приведенным в предыдущей главе вещественным фактическим материалом. Поэтому мы можем с неменьшим основанием обратиться к характеристике природной среды обитания реликтового гоминоида, а вместе с тем и к его предварительному биологическому описанию.

Характерная для обитания того или иного вида территория, с определенным ландшафтом, растительным и животным миром, называется его биотопом. Существуют виды узко приспособленные к одной определенной природной зоне, но существуют и другие, способные обитать в разных и даже в весьма различных биотопах, — их называют эвритопными. Реликтовый гоминоид принадлежит к числу последних (может, быть его даже придется назвать убиквистом, наподобие лисицы, беркута или ворона). Приведенные описания встреч и наблюдений говорят, несомненно, о приспособляемости этого вида к сильно варьирующим природным условиям. Перечислим главные типы природной среды, встречающиеся на огромном пространстве ареала реликтового гоминоида, к которым приурочены встречи и наблюдения.

а) Начать надо с высокогорных снежных полей и ледников. Этот ландшафт мы ставим на первом месте отнюдь не из-за его решающей роли в жизни реликтового гоминоида, а чтобы сразу подчеркнуть полнейшую условность и случайность привычного термина “снежный человек”. Эпитет “снежный” глубочайшим образом искажает сущность всей проблемы в глазах широкой общественности. Хотя в течение ряда последних лет уже ни одному мало-мальски осведомленному автору не приходит и в голову всерьез приурочивать обитание крупного высшего примата исключительно к области вечных снегов и льдов, что является биологической бессмыслицей, этот эпитет по-прежнему служит в глазах неспециалистов чуть ли не главным возражением против возможности его существования вообще. Потребуется большая научно-популяризаторская работа, чтобы читатели привыкли понимать вошедший в обиход эпитет “снежный”, как совершенно условный. Д-р А. Сэндерсон в письме к автору этих строк замечает, что, по его впечатлению, сейчас главная причина, мешающая постановке серьезного научного исследования проблемы “снежного человека”, состоит в ложном толковании проблемы, возникшей из некритического восприятия термина: оно заключается в том, что якобы эти существа являются не только обитателями гор, но и живут около снежной линии или выше нее. Однако, продолжает А. Сэндерсон, из всех сотен случаев, занесенных мною в картотеку, у меня нет ни одного, который хотя бы намекал, что “снежные люди” живут в такой экологической зоне.

Эпитет “снежный” вошел в широкий обиход по той причине, что снежные поля Гималаев оказались своего рода предательской ловушкой, выдавшей тайну изучаемых нами существ. Оставшиеся на снегу следы явились первыми документальными вещественными доказательствами их существования, ставшими доступными мировой науке. Однако уже предшественникам Иззарда и Стонора, а тем более после экспедиции 1954 года, было ясно, что искомое животное только пересекает время от времени высокогорные снежные поля, а не обитает в них. Что же заставляет эти существа появляться на снежниках и ледниках? Много ли времени они проводят и могут проводить в этой зоне?

В основном они появляются здесь перекочевывая из одной нижележащей не заснеженной области в другую. Указывается на два фитологических фактора, которые, возможно, побуждают их пробираться и в высоколежащие области приледниковых морен. Во-первых, наличие соли в некоторых растущих там лишайниках и мхах. Во-вторых, способность некоторых лишайников и мхов синтезировать под снегом в течение зимы очень высокий процент витаминов Е и Д. Переселения некоторых птиц и грызунов для размножения на огромные расстояния как можно ближе к подтаявшей снежной линии в полярных областях объясняются сейчас некоторыми биогеографами тем, что и освобожденные из под снега растения, а также питающиеся ими насекомые имеют колоссальную питательную ценность, в частности, обеспечивающую развитие молодняка упомянутых птиц и грызунов, хотя бы и в суровых условиях приполярного климата. “Мы уверены, — пишет А. Сэндерсон в упомянутом письме, — что так обстоит и с горными “снежными людьми”. Они намеренно идут вверх к снежным границам, чтобы добыть витамины (и может быть также соль), которыми богаты там растения и животные”.

Наконец, на снежных высокогорных перевалах “снежные люди” появляются, несомненно, и уходя от опасностей: откочевывая со склонов и из долин, где им опасны люди, может быть также и некоторые хищники, например, волки.

Следует иметь в виду также возможные неточности и приурочения обитания “снежных людей” к заснеженным районам высокогорья: даже в очень заснеженных хребтах и даже в суровое зимнее время склоны южной экспозиции подчас свободны от снежного покрова и дают возможность грызунам и копытным (а. следовательно, и интересующему нас виду) выкапывать сохраняющиеся круглый год подземные питательные части растений — луковицы, корневища и клубни. Кроме склонов южной экспозиции свободными от снега бывают и склоны или районы выдувания (выветривания) снега, где также держатся зимующие высокогорные животные.

Итак, “снежный человек” появляется на снегу лишь временно, мигрируя в поисках пищи (даже когда он держится в холодных высокогорных областях), переваливая из долины в долину или уходя от опасности. Но все же несомненно, что он способен проводить известное время и совершать немалые маршруты в зоне снегов и льдов. Детальные описания запечатлевшихся на снегу его приемов преодолевать снежные сугробы и спуски, его передвижений по пересеченным ледникам и крутым ледяным склонам должны рассматриваться как свидетельство его сравнительно высокой адаптации к снежно-ледяному ландшафту и к суровому холодному высокогорному климату. Какие биологические приспособления обеспечивают эту возможность? Так как “снежный человек” принадлежит к отряду приматов, у него нет подшерстка (подпуши), следовательно, достаточно теплого меха, хотя мы и допускаем значительное сезонное увеличение его волосяного покрова. В основном, по-видимому, адаптация к миграциям в условиях снегов и льдов достигается путем разрастания толщины кожи и подкожной клетчатки, в особенности же жирового слоя, как и у многих животных, интенсивно накапливаемого осенью. Следует предположить у “снежного человека”, как и у других высокогорных животных, способность к периодическим долгим голодовкам, что и дает ему возможность совершать переходы по, может быть, огромным безжизненным снежным пространствам. Как отмечалось выше, можно предполагать, что в наиболее суровых приледниковых районах долгое время могут оставаться лишь особенно крупные пожилые особи, видимо, преимущественно самцы. И все-таки, хотя “снежный человек” и адаптирован в известной мере к снежному ландшафту, одна любопытная деталь, повторяющаяся чуть ли не во всей серии наблюдений, когда это животное удавалось “тропить” по его следу, позволяет утверждать, что оно не только не предпочитает снежный покров, но покидает его при первой возможности: след “снежного человека” неизменно в конце концов теряется на незаснеженном скальном каменистом грунте.

б) Весьма характерный ландшафт для “снежного человека” — это скалы. Если локомоция “снежного человека” в известной мере приспособлена к передвижению по снегу, то в значительно большей степени она приспособлена к скалолазанию. На удивительную ловкость, с которой это существо преодолевает труднейшие скальные участки, совершенно недоступные для человека, на легкость его подъема вверх по крутым скальным стенкам и спуска вниз указывает большая серия описательных данных. Реликтовый гоминоид по меньшей мере так же хорошо, а может быть и лучше, адаптирован к скальному ландшафту, как и наиболее типичные обитатели скального высокогорья вроде горных козлов и барсов. Здесь, в скальных и каменистых зонах высокогорья, вклинивающихся ввысь в зону вечных снегов и”льдов, имеется значительная кормовая база для грызунов, копытных, хищников. В то же время она служит надежным убежищем от некоторых хищников, таких, например, как волки.

в) Следующий характерный ландшафт, с которым связаны многие наблюдения реликтового гоминоида, — это альпийская каменисто-травяная зона. К ней может быть отнесено почти полностью то, что сказано выше о скальном ландшафте. Здесь весьма обильны виды растений, различные части, початки, плоды которых могут служить пищей крупному животному в разные сезоны. Здесь же обильны колонии различных горных грызунов — полевок, пищух, сурков и т.д. 3десь находят пастбища стада диких горных копытных — от косуль до яков. По представлению, сложившемуся у исследователей проблемы “снежного человека” в Непале и Сиккиме, именно альпийский каменисто-травяной ландшафт и является характернейшей зоной его обитания, по крайней мере его не гигантских и не карликовых популяций.

г) Несколько позже стали накапливаться все более обильные данные, указывающие на обитание реликтового гоминоида также в кустарниковых и лесных субальпийских поясах. В настоящее время серия наблюдений, указывающих на “заросли кустарника”, “кусты”, “непроходимый лес”, “чащу”, “горный лесной склон” и т.п., уже очень велика. В своем месте было приведено сообщение проф. Ю.Н. Рериха, у которого на основе опросных данных, относящихся к Бутану и другим областям южных склонов Гималаев, сложилось представление, что обезьяноподобные “дикие люди” обитают даже преимущественно ниже линии, с которой начинаются лесные долины. Многочисленные указания на кустарниковый и лесной ландшафт, нередко связанный с долинами горных речек, собраны в Саянах, на Кавказе и в некоторый других областях Советской Азии, как и за пределами СССР.

Если колючие непроходимые кустарниковые заросли могут дать надежное укрытие от человека и хищников, то то же самое следует сказать о ветвях высоких деревьев. Привлекает большое внимание серия сообщений о древолазании реликтового гоминоида, о наблюдениях его на ветвях больших деревьев. При этом ни в одном случае речь не идет о чем-либо похожем на брахиацию, т.е. характерный для обезьян способ передвижения по деревьям преимущественно с помощью рук. Все случаи наблюдения реликтового гоминоида на дереве дают совпадающие описания: он стоял ногами на ветви или на ветвях (круриация). Однако все же накапливаемые сведения рисуют нам его уже не только как скалолаза, но и как древолаза.

д) Довольно большая группа сведений связывает реликтового гоминоида с ландшафтом песчано-каменистых пустынь. Хотя речь идет по большей части о нагорных пустынях, т.е. расположенных на довольно .значительной абсолютной высоте, все же этот ландшафт уже заставляет нас отказаться от представления о привязанности “снежного человека” исключительно к горам. В пустынях Центральной и Средней Азии наблюдения над ним приурочены не к абсолютно безжизненным участкам, а к тем местам, где в определенные сезоны появляется и фауна крупных млекопитающих — где бродит подчас медведь-пишухоед, где встречаются и стада диких копытных и следующие за ними как пастухи ирбисы, где пернатые хищники-падальщики могут находись трупы павших животных. Иными словами, речь идет о тех районах песчано-каменистых пустынь, где жизнь не пресечена полностью, где есть растительность концентрирующая влагу и питательные вещества, где есть тот или иной животный мир. Конечно, условия жизни и миграций в этой зоне весьма тяжелы. Они предъявляют к организму “снежного человека” не менее жесткие требования, чем зона вечных снегов и льдов. Если он все же наблюдается и здесь, это несомненно свидетельствует о его широчайшей приспособляемости, -о способности выдерживать климат и ландшафтные условия пустынь.

е) Равнинный лесостепной ландшафт.

ж) Другим своеобразным ландшафтом обитания реликтового гоминоида являются большие тростниковые заросли. Таков, прежде всего, ландшафт огромной низменности, окружающей озеро Лобнор. Эти тростниковые заросли представляют собою настоящий заповедник разнообразнейшей живности. Указания на обитание “дикого человека” в зарослях камышей относятся также к более северной части Синьцзяна (данные В.А. Хахлова), как и к его юго-западной окраине, и к некоторым другим географическим областям, например, к р. Пяндж.

з) С вышеуказанным тростниковым ландшафтом кое в чем сходен и часто непосредственно соприкасается другой ландшафт, к которому отсылают нас некоторые сведения о “диком человеке”: болота. Об обитании реликтового гоминоида в болотистых районах, с одной стороны, нижнего течения реки Тарим в Центральной Азии, в другой стороны, подножья Талышских гор на юге Кавказа, как и в некоторых других местах, имеется известное число независимых друг от друга указаний.

и) Однако и тростниковый и болотистый ландшафт представляют собою лишь частные случаи гораздо более широкой проблемы экологии реликтового гоминоида: вопроса о связи этого животного с водой и водоемами. Если бы перед нами был узко специализированный высокогорный вид, мы должны были бы предполагать его очень малую потребность в водопоях и малую связь с водоемами, что характерно, например, для горных козлов, которые получают необходимую влагу преимущественно из поедаемых растений, а также могут получить недостающую организму влагу в виде снега, они не посещают сколько-нибудь регулярно водопоев, могут не появляться целыми месяцами вблизи рек и озер. Насколько присущи реликтовому гоминоиду навыки и инстинкты общения с такой специфической природной средой, как вода? С одной стороны, у нас есть основания предполагать, что он, как другие высокогорные животные, может длительно или даже постоянно утолять жажду растениями и снегом и не нуждается в частом и периодическом посещении водопоев. С другой стороны, в нашем распоряжении серия описательных данных, свидетельствующих о том, что он нередко переходит вброд достаточно бурные горные речки и ручьи, идет по воде вверх по течению (ИМ, II, с. 69, 66, 40, 42, 108, 113; III, с. 20. 67, 107; IV, с. 134, а также кавказские данные). Можно упомянуть два независимых друг от друга свидетельства, будто самки этого гоминоида купают своих детенышей в горных озерах и речках. Довольно обильны сообщения, в частности с Кавказа, о ночных купаниях взрослых самцов и самок. Отсюда — один шаг до сведений не только об адаптации этих существ к обитанию в камышах и болотах, но и об обитании небольших популяций непосредственно у горных озер, скрывающихся в прибрежных зарослях и в мелководьи (например, таковы сведения об обитании нескольких семейств “одами-оби” на озерах Искандер-куль и Парьён-куль в районе Гиссарского хребта). Мы имеем все основания думать, что реликтовый гоминоид может быть довольно близко связанным с водой и водоемами, что он, как и многие другие виды приматов, может хорошо плавать.

Подводя итог, мы должны констатировать огромное многообразие экологических условий жизни реликтового гоминоида. Это, прежде всего, огромное многообразие физических факторов. Мы видим перепад климатических условий от мороза ледниковых высокогорий до зноя пустынь, от чрезвычайной влажности заболоченных низменностей до почти полной безводности песчаных барханов. Верхний пояс обитания “снежного человека” — пять-шесть тысяч метров над уровнем моря, и, видимо, он хорошо адаптирован к этим огромным высотам, где люди не могут длительно обитать, однако немало наблюдений относится и к совсем незначительным относительным и абсолютным высотам. Бесконечно разнообразны также физические свойства грунта, по которому передвигается реликтовый гоминоид, — скалы, лед, снег, песок, болотная жижа, почва самой различной консистенции. Ландшафт нередко в высшей степени пересеченный или лесисто-кустарниковый, в других случаях — открытый и ровный. Все это предъявляет чрезвычайно многообразные требования к локомоции и ряду физиологических функций реликтового гоминоида. Диапазону физических факторов его обитания соответствует, конечно, и разнообразие биотических факторов. Признаться, мне не показалась убедительной попытка А. Сэндерсона (который он придает большое значение) показать о помощью мировой карты вегетативных зон (карта №16), будто все данные о ABSM на пяти континентах умещаются в одну и ту же зону, в сходный широкий тип растительности. Реликтовому гоминоиду приходится уживаться в довольно многообразных растительных и животных сообществах, иметь весьма варьирующие пищевые связи. Словом, реликтовый гоминоид выступает перед нами действительно как эвритопное животное, шире — эврибионтное, т.е. обладающее приспособляемостью к весьма различным условиям среды. Это можно также назвать высокой биологической пластичностью. Никакой другой вид приматов не обладает и в отдаленной мере такой способностью обитать в разных географических условиях, за исключением разве человека, у которого однако возможность широчайшего расселения обусловлена не столько биологической пластичностью, сколько созданием искусственной среды — огня, жилища, одежды, средств труда. Впрочем, и при этом условии реликтовый гоминоид значительно превосходит людей в том смысле, что он обитает в некоторых таких зонах и стациях, где люди даже и при современнейшем оборудовании практически не могли бы долго жить.

Мы уже отмечали, что при всем многообразии биотопы реликтового гоминоида пространственно взаимосвязаны, могли представлять единый ареал его переселений и блужданий по горным цепям и нагорьям Евразии, а вероятно также Африки и Америки. Но есть ли что-либо общее в его биотопах с экологической точки зрения? Да, все они имеют по крайней мере одну обязательную общую черту: основное условие биотопа этого гоминоида состоит в незаселенности его людьми, или по крайней мере — в минимальной заселенности.

Несколько неожиданный вывод для экологии дикого животного! Выходит, что биология некоего вида определяется в первую очередь отношением его с людьми — так называемым антропическим фактором. В биологии других животных этот фактор нередко играет большую роль, но, за исключением домашних животных, никогда не играет роли определяющей. Раз так, отсюда следует, что биология этого гоминоида окончательно эволюционно сформировалась сравнительно поздно, в “антропогене”, т.е. в четвертичном периоде, безусловно в какой-то тесной связи с формированием и расселением людей. Очевидно, люди с какого-то момента своей истории оттесняли, выталкивали палеоантропа на край эйкумены, в наиболее негостеприимные, неудобные для своего обитания места, и тем самым косвенно определяли эволюцию его биологии: заставляли его адаптироваться к этой среде, мобилизовывать все резервы своей биологической пластичности.

Перед нами весьма необычный случай эволюции животного вида: своего рода противоположность образованию новых форм животных путем одомашнения (эволюции домашних животных). Тут — приспособление животных к условиям жизни при человека, там, наоборот, — приспособление к среде, удовлетворяющей отрицательному условию: отсутствию контактов с человеком. В этом смысле реликтовый гоминоид антитеза домашним животным. Что касается описанных случаев приручения и дрессировки отдельных экземпляров этого гоминоида, то их ни в коем случае нельзя смешивать с одомашнением, т.е. образованием особых одомашненных форм или разновидностей. Постоянные миграции, составляющие, как увидим, характерную биологическую особенность реликтового гоминоида, детерминированы не только поисками пищи, но в огромном числе случаев сезонная перемена стаций реликтовым гоминоидом объясняется непосредственно сезонным выгоном людьми своих стад на горные пастбища, т.е. переменой местопребывания людей.

Вот как описывает это В.А. Хахлов. “Дикого человека, по словам казахов, можно встретить от ледников в горах до песков и зарослей камышей в пустынях, вблизи водоемов — озер и рек. Уловить какую-либо приуроченность его к определенной обстановке нельзя. По-видимому, для него важно одно — безлюдность. На первых порах мне казалось, что в горах и пустынях живут разные обитатели. Есть “дикие люди” — жители гор и другие — жители камышей. Те и другие отделены друг от друга культурным предгорным поясом, населенным современным человеком с его хозяйством и земледелием. Однако, от такого представления пришлось отказаться… Интересны результаты сопоставления встреч в горах и камышах. И те, и другие бывали только в летнее время, но, оказывается, в разные месяцы. В высокогорной зоне с “диким человеком” приходилось сталкиваться только в первое время после прибытия казахов на джайляу. А это обычно происходит в июне, когда в долине появляются комары и всякий гнус, вследствие чего дальнейшее пребывание там со скотом становится ухе невозможным. Только в первые дни после появления на джайляу удавалось заставать там “ксы-гыик”, и это объясняется тем, что после появления людей и скота “дикий человек” куда-то уходит. В долине, в камышах весной, когда казахи откочевывают от зимовок, не видят и не слышат ничего о “ксы-гыик”. Осенью же, когда прикочевывают с джайляу, иногда слышат, что кто-то видел “дикого человека” или его следы, но и отсюда через некоторый промежуток времени он уходит, куда-то исчезая. По всей вероятности, в данном случае имеет место следующее: “дикий человек” избегает контакта с людьми и всякий раз уходит из тех мест, где появляются кочевники. Пока они со своими стадами живут в долине, “ксы-гыик” уединяется в горах. Как только человек прикочевывает в горы, “дикий человек” спускается в камыши, где и живет, никем не тревожимый, до прихода людей. Такие передвижения в Центральной Азии из долин в горы и обратно можно отметить для многих крупных зверей… По отношению к “дикому человеку” это более чем вероятно, так как это существо очень осторожно, всеядно и превыше всего ценит безлюдье. Оно легко приноравливается к новой обстановке. Однако, так же легко оставляет место, как только нежелательное соседство делает этот район недостаточно надежным и спокойным” (ИМ, IV, №122, с. 69 – 71).

Эта выписка из В.А. Хахлова могла бы быть пополнена большим числом параллелей, относящихся, например, к Тибету и едва ли не ко всём областям, где имеет место отгонное скотоводство.

Подобным же образом на опыте гималайских экспедиций последних лет, направлявшихся на поиски “снежного человека”, наиболее наблюдательные участники, как Джералд Рассел, сделали обобщение, что искомые существа уходили из каждой долины, куда входили исследователи, иногда в течение первой же ночи или, самое большее, через несколько дней. Братья Бирн, упорствовавшие в посещении одних и тех же долин на протяжении нескольких последних сезонов работ, добились того, что в этих, прежде излюбленных местах обитания “йе-ти”, перестали попадаться его следы и всякие признаки его присутствия.

С другой стороны, сумеречно-ночной образ жизни “снежного человека”, о котором ниже будет речь, тоже в немалой мере может объясняться необходимостью избегать контактов с людьми: ведь районы обитания тех и других далеко не всегда могут быть полностью разграничены, иногда вследствие географических условий они тесно соприкасаются друг с другом или находят друг на друга. В таком случае единственным средством сведения контактов с людьми почти до нуля является размежевание с ними времени суточной активности.

Очень большое значение имеют зоогеографические наблюдения П.П. Смолина над картой распределения сведений о встречах реликтового гоминоида. П.П. Смолин установил, что эти сведения падают не просто на малозаселенные области, неудобные и недоступные для жизни людей. Он заметил и убедительно показал, что, если человек исторически расселялся по рекам, то данные о встречах реликтового гоминоида сгущаются на водоразделах. Причем наибольшее сгущение приходится на стыки водоразделов. Другое, может быть еще более выразительное обстоятельство: данные о встречах этого гоминоида сгущаются также на ряде этнических, национальных границ -не только на водоразделах, но и на этноразделах; похоже, что народы, расселяясь, теснили этих примитивных гоминид-животных, вследствие чего те и оказывались подчас зажатыми между встречными направлениями расселения, в узких зонах, где сохраняется пространство почти не заселенной “ничьей земли”. Наконец, сведения об этих существах обнаруживаются на действительном краю эйкумены — на крайней северной границе Евразии, куда их могло оттеснить расселявшееся по лицу земли человечество. Заметим при этом, что отступление гоминид-животных происходило не без сопротивления, не без боев: в разных районах их обитания записаны рассказы о защите ими тех или иных урочищ от людей с помощью камней, устрашающих криков и т.п. Но, конечно, эти средства оказывались в конце концов ничтожными перед могуществом человека.

Сказанное выше уже отчасти объясняет сравнительную редкость и скудость имеющихся в нашем распоряжении данных о наблюдениях реликтового гоминоида. В подавляющем большинстве случаев они являются результатом совершенно неожиданной для обеих сторон случайной встречи. Лишь очень редко этот гоминоид, побуждаемый активной ориентировочной реакцией, “любопытством”, сам приближается, чаще всего под покровом ночи, к палатке, жилью или костру человека.

Выше мы говорили о ландшафтной и экологической характеристике мест встреч и наблюдений реликтового гоминоида в разных частях его огромного ареала, не дифференцируя при этом районы более или менее постоянного обитания этих существ, районы их временных миграций или, наконец, случайных заходов единичных особей. Теперь было бы желательно наложить на карту порознь случаи встреч и наблюдений одиночных особей (отдельно самцов и самок), пар, групп с детенышами и без детенышей. К сожалению, однако, наш информационный материал еще недостаточно велик, чтобы допускать подлинную статистическую и картографическую обработку. Наши заключения могут пока носить лишь ориентировочный и предварительный характер.

В имеющейся серии (порядка нескольких сот) записей прямых и косвенных сведений о наблюдениях реликтовых гоминоидов не менее 75% относится к наблюдениям единичных особей. Среди них пол отмечен далеко не во всех случаях, но бесспорно, что самки составляют меньшинство. Из остальных наблюдений подавляющая часть относится к парам, причем это почти всегда самец и самка. Есть несколько наблюдений трех особей вместе — самец, самка и детеныш (или самец и две самки) — и уже совсем единичны упоминания о группах более трех особей. В рассказах населения все же довольно часто утверждается, что эти существа живут “семьями”.

В главах, содержавших обзоры описательного материала по разным географическим областям, мы особенно внимательно фиксировали все указания на наблюдения детенышей. Тем самым в пределах ареала наметились немногочисленные очаги размножения реликтового гоминоида: в юго-западном углу Кашгарии; где-то на пространствах между озером Лобнор, южной частью пустыни Гоби и хребтом Нань-шань; в афганском Бадахшане; на Гиссарском хребте; может быть, на Скалистом хребте (на Кавказе). Эти очаги отнюдь не расположены на самых больших горных высотах. Но все они относятся к весьма безлюдным, ненаселенным местам, изолированы от человека, являются особенно мизантропными по географическим условиям. Впрочем, все эти очаги размножения носят явно реликтовый характер. Видимо, условия размножения данного вида удовлетворяются здесь в самой минимальной степени. Но все же именно в указанных местах зафиксировано наибольшее число сведений о наблюдениях “семей” — самцов, самок и детенышей, а иногда и целых групп особей.

Все остальные наблюдения мы можем разбить на две зоны.

Во-первых, зона наиболее широких миграций одиночек. В основной массе эти одиночки представляют собою, по всей вероятности, подросший молодняк, уходящий из очагов, где он вырос, ввиду недостаточности там кормовой базы. Это — уже биологически самостоятельные особи, способные находить пищу, но еще не произведшие потомства, ничем биологически не отягощенные и в связи с этим бродящие в одиночку. Можно думать, что они высоко подвижны и могут уходить на огромные расстояния от места своего происхождения. Выше уже высказывалось предположение, что именно эти биологически самостоятельные, но еще не имеющие потомства подростки и составляют основной контингент особей, наблюдавшихся в Гималаях — на южной географической окраине необозримой внутренне-азиатской территории блужданий. Мы не знаем пока, какой именно инстинкт заставляет их, возможно, лишь в определенные сезоны, появляться на склонах этих высочайших в мире гор. Но высоко к линии ледников, судя по описаниям, эти подростки не забираются. Там, на самых больших высотах, в наиболее труднодоступных условиях, встречается другая категория одиноких бродяг-холостяков: “гиганты”, пожилые и мощные особи, ушедшие из очагов размножения из-за той же причины — недостаточности там кормовой базы для них.

Во-вторых, мы можем заметить зону блужданий молодых пар, ищущих благоприятных условий размножения. Эти пары, самец и самка, отмечены в довольно разнообразных географических точках. Но найти в настоящее время минимально необходимые для размножения экологические условия все более трудно. Эти пары как раз особенно часто и оказываются жертвами случайного выстрела: то убит самец, то самка, составлявшие пару, то гибнут и оба или даже с детенышем, которого они пытаются вести с собой в поисках места обитания (ИМ, I, с. 88, 91, 93; IV, с. 100, 133).

Если судить по записанным народным преданиям, по большей части ведущим нас в отдаленное историческое прошлое, некогда “стада”, “племена” этих человекоподобных диких животных представляли собою более распространенное явление. Рассказывают об истреблении людьми таких “племен” во вновь заселяемых горных районах или об изгнании людьми после ожесточенной борьбы этих “племен” в более недоступные места. Но современные упоминания о скоплениях или “стадах” таких существ являются уже редчайшими исключениями и относятся почти только к упомянутым районам размножения.

В целом реликтовый гоминоид является в высшей степени редким животным. Разумеется, очень трудно пытаться дать хотя бы самую предварительную оценку современной численности данного вида. Однако, поскольку налицо упоминания о скоплениях хотя бы в некоторых пунктах десятка и более особей, мы можем предполагать с большой степенью вероятности, что на земле в настоящее время обитают в общей сложности не единицы и не десятки, а по меньшей мере сотни особей этого вида животных. Но они в значительной своей части рассредоточены на колоссальном географическом пространстве. Иными словами, реликтовый гоминоид в общем является в высшей степени рассеянным (“дисперсным”) видом, может быть, самым рассеянным видом живых существ на земле. Эта “дисперсность” в немалой степени объясняется скудостью его современной кормовой базы. По словам проф. И.А. Ефремова, “каждое дикое животное требует определенной площади для того, чтобы прокормиться на ней, и обеспечить свое существование на весь срок жизни. Чем более бесплодна и пустынна местность, тем большая площадь обитания нужна животному, особенно крупному. Пара лебедей требует для жизни и размножения 2,5 кв. км. воды и суши. Пара страусов нуждается уже в 24 кв. км. пустынной степи. Лиса нашей умеренной зоны нуждается во много меньшей площади, чем лиса пустыни. Еще сложнее дело с большим антропоидом или обезьяно-человеком. Если питающийся плодами антропоид в тропическом лесу свободно просуществует на сравнительно небольшой (относительно размеров животного) площади, то антропоид в пустынной горной зоне потребует для поддержания жизни площади во много раз большей. Если же крупный антропоид перейдет к обитанию в холодной, близкой к вечным снегам горной зоне, то на одно лишь обогревание его организма пойдет большое количество качественной пищи, что резко увеличивает потребную для прокормления площадь обитания” (Ефремов И.А., Техника молодежи. М., 1959, №5, с. 37). Проф. И.А. Ефремов, высказывая эти соображения в свое время, предполагал, что они служат опровержением возможности существования “снежного человека”, ибо речь тогда шла лишь об узкой полосе южных склонов Гималаев. При современном представлении об азиатском ареале реликтового гоминоида приведенные соображения хорошо увязываются с выводом о крайней “дисперсности” этого вида, рассредоточенного на необозримых пространствах нагорно-пустынной Азии.

Вместе с тем реликтовый гоминоид выступает перед нами как животное в малой степени оседлое, в большой степени приспособленное к широчайшим миграциям. “Алмас — по словам одного информатора-монгола — ведет бродячий образ жизни и не держится постоянно на одном месте, исчезая там, где он встречался, показываясь там, где его не было раньше подобно гобийским антилопам, диким лошадям и онаграм — куланам” (ИМ, IV, №123в, с. 98). Это не исключает, конечно, наличия у реликтового гоминоида временных, а может быть и более или менее долговременных логовищ, к сведениям о которых мы сейчас обратимся, но все же прежде всего необходимо отметить его высокую биологическую приспособленность к передвижениям. В дополнение к уже приведенным данным о его локомоции, здесь надо подчеркнуть сумму свидетельств о его приспособленности к тасканию на себе как детенышей, так и предметов. В частности, думается, что именно как биологическое приспособление к постоянным миграциям может быть истолкована и воя довольно обширная серия настойчивых утверждений наблюдателей, будто грудные железы самок очень длинны и нередко при ходьбе или беге, если не придерживаются ими руками, закидываются за плечи. Очевидно носить детеныша самка прямоходящего высшего примата может только на спине. Возможность кормить его молоком не прерывая движения на задних конечностях или карабканья в скалах с помощью также и передних конечностей — очень важное приспособление. Детеныш может сосать грудь матери на ходу. Для поддерживания его на спине ей вполне достаточно одной руки (если он не держится сам достаточно цепко). Вспомним цитированное сообщение начальника автономного уезда на юго-западе Синьцзяна Сиженбека об обитающих в горах обезьяноподобных “диких людях”: “они ходят в вертикальном положении, детей держат по-человечески на руках”; тому, кто не знает горцев Азии, эти слова могут показаться опровержением вышесказанного, но на самом деле “по-человечески” носить детей в тех краях значит носить их не спереди себя, как делаем мы, а сзади, на спине, поддерживая снизу одной или двумя руками, -только так носят малышей в горах и женщины и мужчины. Очевидно, Сиженбек мог иметь в виду только это, прибегая к своему сравнению. Следовательно, данное сообщение подтверждает наше предположение о способе ношения детенышей самками реликтового гоминоида, о вероятной возможности совершать таким образом очень длительные и сложные переходы, не отставая от самцов, без остановок для кормления детеныша грудью.

Передвижение в вертикальном положении сопряжено также с возможностью ношения на длительные расстояния тех или иных предметов, ибо хождение на одних задних конечностях делает передние свободными. Действительно, из наших описательных материалов может быть выбрана серия упоминаний о ношении реликтовым гоминоидом палок, камней, туши крупного животного или частей туши (например, большой кости, шкуры). Ношение предметов осуществляется, как видно, тремя приемами в зависимости от величины предмета: а) в руке, б) подмышкой (например, “нес два больших камня подмышками”), в) на шее (загривке), придерживая крупную ношу поднятыми руками.

Высокой приспособленности реликтового гоминоида к миграциям отвечает в общем малая приспособленность его к оседлой жизни. Мы за редкими исключениями почти не встречаем данных о его долговременных логовищах, напротив, информаторы нередко подчеркивают, что он не имеет постоянных жилищ (Напр., ИМ, I, с. 2, 77). Подчас речь идет о находках его временных лежек и гнезд, выстланных спутанными ветвями, травой, камышом (ИМ, I, с. 39; II, с. 33 и др.). Эти лежки невольно вызывают в памяти сопоставление с однодневными гнездами антропоидов. Немало есть указаний и на то, что для временного обитания реликтовый гоминоид использует естественные пещеры и навесы, ямы и промоины. “Логова — пишет В.А. Хахлов, — обнаруживали под нависшими камнями, в углублениях под густыми кустами, в нишах глинистых обрывов. Всегда в логовах обнаруживали какую-то выстилку, состоящую из крупных стеблей и травы. В камышах, как говорили казахи, временные жилища “дикий человек” устраивает в ямах или промоинах, прикрытых сверху камышом, или под завалами старых камышей. Здесь подстилкой служил камыш” (ИМ, IV, с. 74). Однако пастухи-монголы в Гоби, нашедшие по следам “алмаса” его логово, яму, утверждали, что они обнаружили там лишь кости животных, обглоданные “алмасом”, но никакой подстилки, так же как орудий или следов огня (ИМ, IV, с. 98). О навыках использования чисто временных убежищ свидетельствуют и довольно многочисленные утверждения, что этого гоминоида заставали живущим в пустующих человеческих строениях или в ямах, вырытых людьми (Напр., ИМ, II, с. 86, а также кавказские данные). В то же время имеется некоторое число известий, что он сам выкапывает себе ямы для временного обитания, даже выкладывает или укрепляет их камнями, или складывает из камней временный заслон от ветра.

Но все же нельзя делать категорических выводов о полном отсутствии мест оседлого обитания реликтового гоминоида. Проф. Ринчен и проф. Г.П. Дементьев собрали сведения об “холмах алмасов” в юго-западных районах МНР, может быть свидетельствующие об относительно большей оседлости части этих существ в еще совсем недавнем прошлом. Это — заросшие саксаулом холмы, внутри которых вырыты просторные норы и отдушины для воздуха. Размер одного из таких холмов, с которого сделана зарисовка, — 3,5 м., ход в нору — 1,6 х 1 м., немного выше сбоку имеется другое отверстие. Посетивший эту искусственную пещеру заведующий местным кабинетом краеведения Цоодол нашел в ней кости зайца и кал, похожий на человеческий. По словам стариков, в этих норах, теперь уже в большинстве обрушившихся и обвалившихся, несколько десятков лет назад жили “алмасы”, по местному наименованию “нухны алмас”, т.е. норовые или пещерные “алмасы” (ИМ, IV, с. 90 – 91). Не следует ли отсюда, что в недавнем прошлом в этих местах кормовая база “алмасов” была еще настолько обильной, что не требовала, по крайней мере от всех них, постоянных перемещений?

С этим вопросом следует связать и другой, более широкий: не является ли современная предельная “дисперсность” изучаемого нами вида результатом резкого сокращения или исчезновения его прежней кормовой базы, не принужден ли он в настоящее время перейти к “викарному”, т.е. не самому желательному и характерному для него, вспомогательному корму? Прежде чем пытаться хотя бы совершенно гипотетически ответить на этот вопрос, надо суммировать современные данные о питании реликтового гоминоида.

Хотя немногие информаторы пытаются охарактеризовать этого гоминоида то как “вегетарианца”, то как “плотоядного”, подавляющая масса описательных данных ясно рисует его нам как животное всеядное, как эврифага, В отличие от антропоидов и большинства других обезьян, он далеко не растительнояден по преимуществу, в его рационе важное (а может быть даже и первенствующее) место занимает мясная пища.

Всеядность реликтового гоминоида выступает и как вариабильность его питания в разных географических зонах и локальных условиях, в разные сезоны. По этой огромной вариабильности питания реликтовый гоминоид может быть сравнен с бурым медведем, у которого в пределах одного вида отмечается великое множество местных вариантов питания, а также индивидуальных навыков и сезонных изменений.

Как и всякий примат, реликтовый гоминоид прежде всего растительнояден, и разнообразная растительная пища, судя по обильному описательному материалу, является если и не излюбленной, то во всяком случае спасительным резервом при отсутствии иной, хотя ее собирание и представляет довольно экстенсивный биологический процесс для такого крупного прямоходящего примата в перечисленных выше ландшафтных условиях (в отличие от биотопов обезьян — тропических лесов). Исключением служат только леса диких плодовых и ореховых деревьев на некоторых горных склонах, например в Тянь-Шане.

Мы можем констатировать наличие серии указаний на употребление реликтовым гоминоидом в пищу “травы и листьев”, побегов бамбука, некоторых разновидностей папоротника, ревеня и других растений, по-видимому некоторых видов мхов и лишайников, всевозможных ягод (например, тутовника), диких плодов и фруктов; среди последних подчеркивается его пристрастие к яблокам. В этой связи следует подчеркнуть случаи появления реликтового гоминоида в некоторых районах вблизи человеческих поселений в сезоны поспевания культурных фруктов, плодов и овощей, поедания им алычи, тутовника и разных фруктов в садах, дынь на бахчах, початков кукурузы и овощей на полях к огородах. Но в безлюдных горных условиях едва ли не основным ресурсом растительной пищи реликтового гоминоида являются не столько наружные, сколько подземные питательные части растений. Серия указаний на употребление им в пищу корней растений особенно велика. Упоминаются корни рододендронов, женьшень; не раз тот или иной наблюдатель описывает фигуру реликтового гоминоида, как нагибающегося к земле, что-то вырывающего или выдергивающего, снова нагибающегося: “землю копали и траву ели”, “каждой рукой поочередно выдергивал какие-то маленькие растения, разглядывал их, очищал корешки от земли и ел” и т.п. (ИМ, I, с. 2, 16, 20, 76, 69, 68, 59; II, с. 9, 16, 18, 48, 52, 69, 117; III, с. 41, 42, 45, 46, 51, 77, 84, 88; IV, с. 75, а также данные по Средней Азии, Кавказу и пр.).

Использование реликтовым гоминоидом этих подземных частей растений — корневищ, клубней и луковиц особенно важно подчеркнуть, как указание на источники его питания в наиболее неблагоприятное зимнее время, если, конечно, поверхность земли не покрыта толстым слоем снега. Высказывалось предположение, что реликтовый гоминоид, хотя, конечно, не “запасает на зиму мышей”, как по недоразумению записано в одном сообщении, но извлекает запасы растительной пищи, сделанные на зиму мышами-полевками, каждый такой склад содержит килограммы пищи, при неглубоком снежном покрове реликтовый гоминоид может находить их по следам полевок.

Имеется серия указаний на использование реликтовым гоминоидом в пищу червей и крупных насекомых, в частности, одного вида горных сверчков. В поисках этой пищи он переворачивает камни. То же делает он в поисках крабов и лягушек, которые, по мнению некоторых авторов, якобы даже составляют два любимых вида его пищи (ИМ, I, с. 32, 36, 16; II, с. 11; III, с. 51; IV, с. 22, 75).

Очень ограничены данные об употреблении реликтовым гоминоидом в пищу, с одной стороны, рыбы, с другой стороны, птиц, а также их яиц и птенцов. Сведения о вылавливании рыбы руками в мелких тугаях и пожирания ее в сыром виде относятся преимущественно к району озера Лобнор и низовий Тарима и стекающих с Алтын-тага рек (ИМ, III, с. 33, 95). Упоминания о ловле диких птиц носят единичный характер и мы не знаем, как может производить реликтовый гоминоид эту ловлю, хотя уларов, например, некоторые наземные животные вылавливают весьма успешно. Более конкретны имеющиеся указания на разорение реликтовым гоминоидом птичьих гнезд и поедание птенцов (ИМ, IV, с. 75 – 76).

Наиболее богаты наши сведения об употреблении реликтовым гоминоидом в пищу разнообразных грызунов, так что создается впечатление, что, наряду с растительной пищей, они-то и составляют его характернейший пищевой ресурс, по крайней мере в современную эпоху. Среди них упоминаются и сравнительно мелкие грызуны вроде песчанки, и зайцы (талай?), но особенно многочисленны указания на поедание им сурков и пищух. Сурок представляет довольно крупную добычу (до 57 см длины и до 8 кг весом), пищуха — более мелкую (впрочем, до 30 см длины), но зато весьма обильную и, по-видимому, довольно легко доступную реликтовому гоминоиду. Пищухи живут обширными колониями, являются круглогодично активными животными, запасая на зиму сено, которое в степях собирают в стожки, а в горах прячут в щели между камнями. Согласно записанным наблюдениям, реликтовый гоминоид подкарауливает пищух у их нор или в россыпях крупных камней, а поймав, умерщвляет их ударом о камень. Сурков он извлекает из их нор путем раскапывания последних или подкарауливая у выходов. Следует отметить, что сурки залегают в спячку на 6 – 8 месяцев в году по нескольку особей в одной норе, отъевшись осенью, и именно во время спячки их выкапывают, например, медведи. Согласно некоторым описаниям, реликтовый гоминоид также добывает находящихся в спячке сурков, тщательно разбирая руками все камни, которыми выложены и закрыты их норы, и, по-видимому, подчас помогая себе при раскапывании палкой. Есть указания, что зайцев и сурков он убивает камнями (ИМ, I, с. 33, 31, 37, 38, 41, 32, 36, 77; II, с. 9, 30, 31, 33, 32, 98; III, с. 16, 48; IV, с. 75 – 76).

Таков основной круг питательных ресурсов реликтового гоминоида по современным описательным данным. Очень глухо в последних звучат намеки и на другие источники мясной пищи. Но, прежде чем говорить об этом, закончим обзор более ординарных фактов, относящихся к пищевому циклу реликтового гоминоида.

Что касается потребности в воде для питья, то, как ухе отмечалось, она, видимо, не велика, не заставляет реликтового гоминоида обязательно держаться вблизи водопоев или регулярно посещать их. Способы питья воды самкой реликтового гоминоида описаны В.А. Хахловым: она пила или припав к воде (“как лошадь”) или макала руку и слизывала стекающую воду (ИМ, IV, с. 22).

Несколько слов о сведениях, касающихся экскрементов и остатков пищи реликтового гоминоида. Довольно обильные описания экскрементов реликтового гоминоида ведут к в общем одинаковому представлению, а именно, что они ничем существенно не отличаются от человеческих (ИМ, I, с. 41; IV, с. 90). Казахи, информировавшие В.А. Хахлова, особое внимание обращали на то, что экскременты “дикого человека” очень напоминают человеческие, и этим как бы подчеркивали близость “дикого человека” к настоящему человеку (ИМ, IV, с. 75). Из-за скопления экскрементов временные логова реликтового гоминоида издают сильный запах, и казахи утверждали, что по запаху можно не только отыскать логово, но и приблизительно определить, когда оно сделано или когда оставлено (ИМ, IV с. 74). Для полевой зоологии анализ помета животных всегда служит важным средством изучения их питания. По данным В.А. Хахлова, экскременты реликтового гоминоида подчас указывали на преобладание растительной пищи, когда фекалии были более жидкими и содержали растительные остатки, в других замечались ягоды, остатки насекомых, шерсть и перья (ИМ, IV, с. 75). В Гималаях в помете “снежного человека” Тенцинг и Стонор отмечали остатки мелких грызунов (“крыс”), шерсть и кости пищух (ИМ, I, с. 22, 41). Стонор в этом же помете обнаружил примесь большого количества глины, что соответствовало рассказам шерпов о привычке “снежного человека” поглощать особый сорт глины, встречающейся в некоторых горных районах и, очевидно, содержащей какие-нибудь ценные для организма минеральные соли (Стонор Ч. Op. cit., с. 152 – 154).

В книге А. Сэндерсона мы находим довольно обстоятельный обзор лабораторных анализов тех образцов экскрементов реликтового гоминоида, которые удалось собрать. К ним была применена широко известная хорошо разработанная методика, включая выявление паразитов кишечника.

Первая группа: экскременты “ми-те” из Гималаев. Содержимое (по Дж. Расселу) — мех, кости, перья (куропатки?), растительная масса, рог, коготь крупного насекомого и его усы. По форме образцы имеют сходство с экскрементами человека.

Вторая группа: экскременты “те-льма” из Гималаев. Проведан ряд анализов. Главные остатки — пищухи, кроме того в содержимом в одинаковой пропорции кости лягушек, растительные остатки, остатки насекомых.

Третья группа: совсем свежие экскременты “о-ма” из Калифорнии. Огромная (до 2 футов длины), но одновременная фекальная масса; наблюдаются какие-то сплетения, указывающие на отличие кишечника от человеческого; абсолютно исключена принадлежность этих экскрементов любому из млекопитающих Северной Америки. Обнаружены яйца трех типов паразитических червей (группа трихоцефалидов, вид трихурис), в том числе одна разновидность, встречающаяся у человека, другие — встречающиеся у млекопитающих (Sanderson I. Op. cit., p. 337 – 341).

Из находимых на земле или на скалах остатков пищи реликтового гоминоида отмечены в отдельных сообщениях: кости и объедки тушек зайцев (ИМ, II, с. 9; IV, с. 90); разломанные на части черепа кииков с отделенными рогами (ИМ, IV, с. 117); остатки съеденной лягушки (ИМ, II, с. 63); окровавленные клочки шерсти сурка возле разрытой сурчины, причем тут же рядом спал и сам наевшийся реликтовый гоминоид (ИМ, IV, с. 124); на дне трех разрытых (безусловно не волком и не медведем) сурчин — хвостики, лапки и шерсть убитых “диким человеком” сурков, по пять-шесть сурков в каждой сурчине (ИМ, II, с. 98). Более загадочна находка трупа сурка с откушенной головой и выпитой кровью (ИМ, III, с. 65).

Наконец, серьезную биологическую проблему ставит перед исследователями и серия сообщений о странной привычке реликтового гоминоида: потрошить убитых животных и оставлять не съеденными их внутренности. Так не поступает ни одно известное животное. О найденных внутренностях пищух и сурков по соседству с отпечатками следов реликтового гоминоида неоднократно сообщали шерпы (ИМ, I, с. 33, 37; II, с. 31). Стонор лично дважды натолкнулся на внутренности сурка и на внутренности пищухи вместе с клочками ее шерсти, причем тщательный зоологический анализ привел его к выводу, что таких следов трапезы не мог оставить ни один наземный или пернатый хищник, которые как раз начинают обычно пожирание добычи с внутренностей, и что, следовательно, версия шерпов является единственным возможным объяснением данных наблюдений. “Вряд ли шерпы могли придумать такую подробность, что йе-ти потрошит добычу перед едой: ведь звери и птица, с которыми они обычно имеют дело, никогда так не поступают”, — вполне резонно замечает Стонор (Стонор Ч. Op. cit., с. 133 – 134). Совершенно аналогичными оказались и сведения, полученные В.А. Хахловым от казахов о “ксы-гыик”: “Дважды мне пришлось слышать, что птиц и зверьков он потрошит перед едой, выбрасывая внутренности. И об этом рассказывали как об удивительном явлении, свидетельствующем об его сообразительности и сходстве с человеком”. Один из этих рассказов относится к району Манаса, где пастух заметил валяющиеся совсем свежие внутренности двух птенцов горлиц, родители которых сидели на дереве поблизости, около опустевшего гнёзда, а на песчаной почве тут же виднелись следы, напоминавшие человеческие, уходившие по прибрежным зарослям в густые камыши. Другой рассказ приурочен к какому-то колодцу в песках, где довольно свежие внутренности песчанки были найдены около ее норы и следов “дикого человека” (ИМ, IV, с. 75 – 76).

Какую же можно предложить гипотезу для объяснения этого неожиданного инстинкта реликтового гоминоида? Не является ли этот инстинкт следом какого-то тесного симбиоза его с теми или иными хищными видами, может быть пернатыми, которые пожирали только наиболее для них лакомые части трупов, внутренности, а ему доставалось остальное мясо, — в дальнейшем же у него и самого выработалась инстинктивная тормозная установка в отношении внутренностей любого животного, которые он отбрасывает хотя бы и при отсутствии в данный момент претендента на них? Не будем настаивать на этой догадке, еще не имеющей достаточного обоснования. Но все же напомним в связи о ней очень любопытное известие Г.К. Синявского: горцы-киргизы, по его словам, описывая довольно реалистично некоторые повадки “гуль-биябана”, говорят, что эти существа умеют приручать больших хищных птиц, которые выслеживают для них в горах погибающих четвероногих, повредивших ноги, и трупы, сохраняющиеся в снегу; люди, якобы, переняли искусство дрессировки охотничьих птиц именно от “гуль-биябанов” (ИМ, III, с. 61). Если допустить, что в этих рассказах отразилась хоть какая-то крупица истины, она может состоять лишь в том, что между реликтовым гоминоидом и теми или иными видами хищных птиц могли существовать биологические связи: по парению птиц он мог узнавать местонахождение гибнущего животного, не вступая, однако, в соперничество с этими птицами за присвоение всего трупа целиком.

Эти беглые соображения возвращают нас к мысли о том, что такой крупный полу-плотоядный примат, как реликтовый гоминоид, может быть не во все времена удовлетворял свою потребность в мясной пище только мелкой живностью — грызунами да птенцами, как сейчас. Рассказы киргизов и других горцев упорно приурочивают его основное обитание к районам, где водятся или водились в прошлом дикий як, дикий верблюд, дикая лошадь, олень, словом, самые крупные копытные. “Уменьшение числа “снежных людей” — сообщает Г.К. Синявский — приписывается исчезновению диких яков (диких кутасов), которые раньше паслись значительными стадами на высокогорных лугах и которые, по словам киргизов, служили главной пищей этим “абанам” (“акванам”) — диким волосатым людям” (ИМ, III, с. 59, 61). Любопытно, что намеченный нами основной очаг обитания и размножения реликтового гоминоида в настоящее время, т.е. юго-западная окраина Синьцзяна, как раз является районом, где еще сохраняются и дикие яки, наряду с некоторыми районами Тибета. Другие очаги реликтового гоминоида в Центральной Азии являются последними природными резервациями дикого верблюда.

Значит ли это, что мы должны представлять себе этого гоминоида в его эволюционном прошлом как охотника за крупными животными, как опасного хищника-убийцу, понемногу опустившегося до умерщвления почти одних лишь мелких зверьков? С одной стороны, есть некоторая серия показаний, говорящих как будто в пользу такого предположения: зимой по глубокому снегу он якобы может загнать архара (горного барана) или киика (горного козла) (ИМ, I, с. 77); может убивать камнями диких животных (ИМ, II, с. 72); якобы утаскивает и съедает овец, телят, яков, молодых тахров (коз) и мускусных оленей (ИМ, I, с. 75; II, с. 32); охотник якобы видел как он камнем переломил позвоночник эчке (самке горного козла) (ИМ, II, с. 80); может убивать и взрослых яков, с силой переламывая им чем-то позвоночник или сбрасывая их со скал (ИМ, I, с. 71; II, с. 54, 69). К этому надо добавить серию показаний, будто “дикого человека”, его приближения и крика смертельно боятся и крупные домашние животные — верблюды, яки, козы, лошади (ИМ, II, с. 16, 27, 85, 104; III, с. 121; IV, с. 92, а также другие данные) что можно биологически объяснить только как наследственный инстинкт, отражающий реальную опасность.

Но, с другой стороны, все-таки этого слишком мало для реконструкции образа свирепого охотника на крупных четвероногих. Если приведенные сведения и верны, они говорят лишь о том, что реликтовый гоминоид может спорадически производить такие нападения. Вероятнее всего, что он никогда не был агрессивным хищником, однако он, возможно, не только утилизировал трупы крупных животных, умерших своей смертью, а выработал навыки и приемы добивать умирающее или ослабевшее крупное животное, ускорять его гибель или расправляться с неполноценными молодыми особями, отставшими от стада. Обитая в районах, где имелись большие стада крупных копытных, палеоантроп, как можно допустить, имел достаточно пищи от естественной гибели части их поголовья. Из одного сообщения китайских пограничников мы знаем, как “снежный человек” унес на себе целую коровью тушу, выброшенную людьми из-за непригодности ее в пищу (ИМ, I, с. 93). Реликтовые гоминоиды могли стаскивать в свои логова, к молодняку, богатые запасы пищи и, следовательно, размножаться, пока не началось в недавнее историческое время быстрое исчезновение этих стад. С тех пор они принуждены все в большей мере переходить на “викарную”, подсобную пищу и поэтому значительно расширить свои кормовые блуждания, не могут сохранить былую численность, а, напротив, быстро уменьшаются в числе и исчезают.

Если эта гипотеза верна, она ведет нас далее к изучению палеоантропа не изолированно от окружающей фауны диких животных, а в тесных и сложных связях с видами, составляющими эту фауну. Именно в этой сфере должна была проявиться высокая биологическая пластичность и функциональная приспособляемость (наследственная и индивидуальная) реликтового гоминоида. Но пока мы имеем лишь самые скупые намеки, позволяющие в лучшем случае осторожно и бегло намечать вопросы, даже не пытаясь их решать.

Так, мы можем поставить вопрос, не связаны ли сезонные вертикальные миграции реликтового гоминоида, его перемещения в зимнее время в более низкие пояса горных областей (о чем имеется немало свидетельств) не только с затруднениями его собственного собирательства, но и с сезонными кочевками стад копытных животных. Однако в настоящее время еще не представляется даже возможным свести в единую таблицу по временам года всю сумму имеющихся сведений о встречах и наблюдениях реликтового гоминоида: есть указания на самые разные месяцы, на весну, лето, осень и зиму, на теплое и холодное время, — но объединить все это в одной таблице очень трудно из-за полного несовпадения сезонных изменений во времени по разным географическим областям и высотным поясам территории распространения реликтового гоминоида. Тем более трудно привести эти данные в точное соответствие с данными о сезонных миграциях в тех или иных районах стад копытных животных.

Очень любопытна группа сведений о наблюдениях реликтового гоминоида вблизи лошадей, так что его нередко принимали в темноте за конокрада. Лошади, как уже отмечалось, боятся реликтового гоминоида, но нет никаких сведений, чтобы он причинял им ущерб, если не считать весьма распространенной в самых разных географических областях народной версии, будто он может взбираться на них и гонять до изнеможения. Какой реальный биологический стимул мог в эволюционном развитии гоминоида сформировать у него влечение к лошадям, очевидно, еще к диким лошадям той или иной разновидности, перенесенное позже и на домашних лошадей? Есть несколько рассказов, будто он умеет сосать молоко кобыл и именно с этой целью подбирается к табунам. Вот, например, сообщение научной сотрудницы кафедры коневодства Тимирязевской сельскохозяйственной академии врача А.М. Марковой о рассказах, слышанных ею от чабанов-казахов. В южных стенах Казахстана чабаны жалуются на какое-то человекоподобное двуногое существо, высасывающее молоко по ночам. С этой целью указанное существо якобы заплетало в гриве петли, куда вставляло ступни, и, лежа на животе, лицом я крупу, захватив одной рукой основание хвоста, а другой — бедро лошади, свешивалось под живот кобылы и на ходу сосало ее вымя. При всей внешней сказочности этого рассказа, сотрудники упомянутой кафедры отмечали, что только такой прием “джигитовки” в действительности и мог бы обеспечить доступ к вымени кобылы, которая иначе никогда не даст постороннему существу подступиться к себе и тем более — сосать себя (Сообщение А.М. Марковой, записанное Ж.И. Кофман в декабре 1959 г. Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”). Преждевременно было бы судить, есть ли в таких рассказах реальное биологическое ядро. Может быть реликтовый гоминоид и просто некогда совершал большие перекочевки вслед за табунами диких лошадей, выработав и сохранив с тех пор повадки обхождения с лошадьми с обезьяньей и даже более, чем обезьяньей ловкостью. Во всяком случае характер биологических связей реликтового гоминоида с лошадью заслуживает серьезного изучения.

Кое-какие скупые сведения заставляют обратить внимание исследователей и на неясные биологические связи реликтового гоминоида с крупными наземными хищниками. Так, имеется известие А. Шалимова о наблюдении на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга одновременно оставленных следов “снежного человека” и медведя; Г.К. Синявский сообщил рассказы населения Средней Азии, будто “дикий человек” умеет утилизировать работу медведя по раскапыванию сурчин, т.е. добывает сурков, когда сурчина уже сильно раскопана медведем. Весьма интересно и то, что со снежным барсом (ирбисом) у “снежного человека” тоже можно предполагать не только биогеографическое соседство, но и тесную эволюционную и экологическую связь. Оба этих “снежных” вида, несомненно, возникли в четвертичную эпоху и более или менее одновременно адаптировались к условиям их современного ареала. Может быть, об их какой-то древней взаимной биологической заинтересованности говорит известный охотникам и зоологам своеобразный инстинкт снежного барса: в отличие от обыкновенного барса (леопарда, пантеры), он никогда — даже будучи раненным — не нападает на человека, но зато в литературе по альпинизму отмечены случаи следования снежного барса близко за альпинистами, как при их спусках, так и при подъемах на очень высокие безжизненные вершины, однако, на почтительной дистанции. В описательных материалах, относящихся к проблеме “снежного человека”, упоминается, что он не боится снежного барса, последний же, напротив, боится его (ИМ, I, с. 52, 79; III, с. 64). Как можно гипотетически представить себе их взаимною биологическую заинтересованность? Скажем, наличие “снежного человека” служило некоторым препятствием к расселению людей и, следовательно, к истреблению ими снежных барсов в соответствующих районах, а с другой стороны, антагонизм снежного барса с обыкновенным барсом (леопардом) и, что особенно важно, с волком обеспечивал возможность для “снежного человека” обитать в районах распространения снежного барса, не становясь объектом охоты какого бы то ни было крупного хищника. Впрочем, это — только поиски какой-нибудь пригодной гипотезы. Может быть, связь реликтового гоминоида и снежного барса лежит в другой плоскости, например, в той же, как и предположенная нами в отношении хищных птиц: может быть во времена обилия стад крупных копытных охота снежного барса оставляла немало мясной пищи и для хитрого примата, не располагавшего собственными эффективными средствами охоты?

Все эти, хотя еще очень неясные, связи гоминоида с окружающей его дикой фауной по всей вероятности сыграли свою роль в выработке одного из тех его отличительных свойств, которое как раз можно отнести к наиболее бесспорным: его сумеречно-ночного образа жизни. Этой чертой он вполне сходен со значительной частью крупных обитателей горных и нагорно-пустынных областей. Его суточная активность так сказать пригнана и приспособлена к их суточной активности.

Термин “ночной человек” (Homo nocturnus) вполне оправдывается всем имеющимся в наших руках описательным материалом и количественной группировкой данных о времени встреч и наблюдений. Тут есть и немало обобщающих констатации населения: “ведут ночной образ жизни”, “днем появляются только тогда, когда их спугнут из убежища”, “днем спит, с наступлением сумерек оставляет убежище”. Но еще важнее именно количественная группировка единичных наблюдений. В немногочисленных случаях наблюдений спящего реликтового гоминоида, это всегда было днем, причем спал он ничком, отвернувшись от света (ИМ, III, с.73, 121; IV, с. 124). В большой серии описаний встреч бодрствующего реликтового гоминоида, где отмечено время суток, на дневное время приходится менее 15%, на ранее утро и поздний вечер — более 40%, остальные — на ночь (ИМ, I, с. 33, 35, 38, 40, 47, 43, 7, 10, 71, 72, 70, 45, 78, 88, 81, 92, 93, 83; II, с. 18, 34, 58, 65, 76, 80, 82, 83, 85, 111; III, с. 28, 30. 38, 67, 70, 72, 74, 75, 78, 82, 84, 106, 113, 53, 73; IV, с. 94, 97, 100, а также другие данные по разным областям). Этот итог можно выразить также и словами В.А. Хахлова: “Мне почти не приходилось слышать рассказов о встрече с “диким человеком” днем. Подавляющее большинство встреч имело место в сумерках или в ночное время. По-видимому, как и всякий зверь, “ксы-гыик” днем отдыхает, лежит где-то, а на ночь отправляется на промысел, когда охота более добычлива, но это не значит, что весь день он проводит во сне. Он бодрствует главным образом ночью и этим сходен о подавляющим большинством зверей” (ИМ, IV, с. 73). Однако надо вспомнить, что среди всех высших и низших обезьян (за исключением одного подсемейства из американских широконосых обезьян), в том числе — антропоидов, нет видов, ведущих ночной образ жизни. Все они — дневные существа, как и человек. Это значит, что их органы чувств и физиология имеют глубочайшую эволюционную приспособленность к дневному образу жизни, а следовательно, “ночному человеку” (“снежному человеку”) пришлось проявить и в этом отношении необычайную биологическую пластичность, пойдя, так сказать, против эволюционного наследия, характеризующего весь подотряд Pithecoidea-Anthropoidea, к которому он принадлежит. Возникает даже вопрос: мыслимо ли это с физиологической точки зрения? Конечно, мы не можем предполагать у реликтового гоминоида очень глубоких отклонений в строении органов зрения. Но функциональная адаптация к весьма слабому освещению вполне мыслима. Поэтому существенно, что появления реликтового гоминоида приурочивают не к полной темноте, а к сумеркам, рассвету и к лунным ночам.

Наряду с суточным циклом большой интерес представляет вопрос о годовом цикле активности рассматриваемого нами вида реликтовых гоминоидов. Выше отмечалось, что в ряде случаев можно с известной уверенностью предполагать сезонные вертикальные миграции. Но в других географических районах сопряженная фауна не совершает такого рода миграций, в частности в лесных, таежных условиях. Для исследователей вопроса о реликтовых регрессивных гоминоидах остается поэтому едва ли не самой загадочной проблемой “исчезновение” их в зимних условиях во многих географических районах, где рассказы о наблюдениях весной, летом и осенью достаточно обильны. Невольно приходит на память представление русского фольклора о том, что некоторые персонажи “нечистой силы” с первым снегом проваливаются под землю, чтобы выйти вновь ранней весной. Однако всякая мысль о зимней спячке у реликтовых гоминоидов отвергается большинством ученых, поскольку она не наблюдается ни у одного семейства или вида отряда приматов. Но вдумаемся в этот аргумент. Во-первых, следует различать явление зимней спячки от зимнего сна — нередко прерывистого и весьма лабильного. При наличии зимних запасов пищи, хотя бы незначительных, наблюдается ухе не спячка, а лишь зимний сон, с периодическими пробуждениями. Во-вторых, спячка или зимний сон установлены зоологами у отдельных видов самых разнообразных отрядов млекопитающих, — этот признак отнюдь не характеризует какое-либо семейство или какой-либо отряд. В-третьих, не поспешно ли утверждение, что ни у одного представителя отряда приматов это явление вовсе не наблюдается и, следовательно, отсутствует соответствующий биохимический и физиологический механизм? Подавляющее большинство приматов обитает в теплых зонах, где никакой биологической потребности в зимней спячке или зимнем сне нет. Однако у одного представителя этого отряда, предки которого жили и в холодных условиях, патологические следы такого механизма наблюдаются и хорошо изучены: у человека. Мы имеем в виду явления так называемой летаргии. При летаргическом сне налицо весь характерный для зимнего сна комплекс снижения жизненных процессов до предельного минимума, сводящий до самой незначительной величины обмен веществ. Если у современного человека летаргический сон может продолжаться неделю и более, то легко представить себе, что у его эволюционных предков, для которых это было не атавизмом или патологическим нарушением, а нормальным биологически целесообразным приспособлением, периоды зимнего сна могли быть много более длительными, хотя, очевидно, и прерываемыми временным бодрствованием для принятия пищи. Местом зимней спячки могли являться выкопанные в земле ямы, лёжки с разрыхленной почвой, может быть с кое-какой подстилкой, или же естественные укрытия от ветра и заносов — скальные углубления, пещеры. Все это пока -только гипотеза. Но в пользу нее есть уже и некоторые косвенные, неточные указания из северных районов Азии и Америки.

Мы не будем здесь специально останавливаться на характеристике цикла размножения реликтового гоминоида, ибо основные его элементы уже выявились в ходе предшествующего изложения. Но необходимо добавить некоторые подробности, относящиеся к периоду, когда взрослые особи, уже прожившие некоторое время самостоятельно от родителей, побродив к одиночку, окончательно созрев и развившись, начинают соединяться в пары. Для многих видов живых существ этот этап биологического цикла представляет большие трудности и требует специальных приспособлений. Бабочки-самцы находят самок по неуловимейшему запаху на расстоянии до километра. Трудности в общем тем выше, чем более “дисперсен” данный вид. Поскольку реликтовый гоминоид представляет собою вид, ведущий бродячий образ жизни, мигрирующий, покрывающий большие дистанции, разрывы контактов с подобными себе должны были иметь место даже в эпоху наибольшего изобилия кормовой базы. Ныне же, как отмечалось, “дисперсность” этого вида так предельно велика, что уже грозит части особей невозможностью найти себе пару.

Специальными биологическими приспособлениями, служащими у этого вида для разыскивания и привлечения себе подобных, в частности, для нахождения пары, являются, по-видимому, во-первых, особые далеко разносящиеся в горах крики, во-вторых, специфический сильный запах. Среди многих разных звуков, которые, судя по описаниям, может при разных обстоятельствах издавать реликтовый гоминоид, многочисленные свидетели выделяют один слышный в горах на огромные расстояния, приурочиваемый как правило к вечернему времени перед наступлением темноты. Это — звучный, пронзительный, очень сильный, обычно протяжный, иногда отрывистый крик (ИМ, I, с. 33, 34, 35, 31, 32, 38, 40, 41, 44, 45, 47, 73, 78; II, с. 32, 54, 69; III, с. 28, 73, 107, 117 – 118; IV, с. 97). Трудно сомневаться в том, что этот крик, приспособленный к горному эхо, имеет сигнализационное значение, т.е. призывает другую особь, как наблюдается и у иных видов; по утверждению всех рассказчиков, крик реликтового гоминоида нельзя смешать с голосом ни одного животного. Может быть другим вариантом этого же призыва является упоминаемый многими звук, который характеризуется не как крик, а как свист, напоминающий человеческий свист, только более сильный (ИМ, I, с. 22, 23, 63, 64, 66, а также кавказские и другие данные).

Многие животные имеют специальные железы и выделения, издающие специфический запах, и благодаря этому приспособлению находят себе подобных. Естественно возникает вопрос, не выполняет ли такой функции и тот сильный неприятный запах, который бесчисленное множество раз отмечен у реликтового гоминоида (ИМ, I, с. 39, 88; II, с. 33, 81, 82, 105; III, с. 74, 76, 77, 78 и многие другие) и некоторыми авторами объясняется просто его “нечистоплотностью” или “потливостью”. Резкий нестерпимый запах, ощущаемый на значительном расстоянии, является в представлениях населения настолько характерной чертой реликтового гоминоида, что существует даже поговорка на арабском языке: “воняет как гуль (гуль — биябан)” (Розенфельд А.З. Op. cit., с. 58). С биологической точки зрения недостаточно объяснить это какой-то “нечистоплотностью”. Напротив, сигнализационное значение такого сильного запаха (какова бы ни была его физиологическая природа) вполне вероятна. Если местные жители, по их словам, могут найти логово “снежного человека” по исходящему от него запаху, то, очевидно, тем более это может сделать другой экземпляр “снежного человека”. Однако, резкий запах упоминается далеко не во всех рассказах даже о близких встречах реликтовым гоминоидом, что заставляет допустить временный характер этой физиологической функции, может быть наблюдающейся только или преимущественно в периоды поисков пары одинокими особями.

Призывные крики и запах все же при современном уровне “дисперсности” не могут обеспечить всем одиноким особям нахождение пары. Может быть этим следует объяснить имеющуюся серию сообщений о том, что свой инстинкт размножения они подчас обращали на людей: самцы реликтового гоминоида похищали для сожительства девочек и женщин, и в гораздо меньшем числе случаев, самки — мужчин. Тем же перенесением инстинкта с себе подобных на “двоюродных братьев”, на людей, может быть объясняется и серия рассказов о “борьбе” одиноких самцов реликтового гоминоида с сильными людьми — мужчинами, причем гоминоид, подчас “вызывает на бой” типичной манерой самца-гориллы — ударяя себя кулаками в грудь; все эти рукопашные схватки, ставшие сюжетом народных преданий, биолог может объяснить как — практически в данном случае бессмысленные, аномальные — проявления обыкновенного инстинкта, неумолимо повелевающего самцам многих видов животных вступать в борьбу о другими самцами, — и чем труднее им найти самку, тем неудержимее этот позыв к борьбе. Однако, навряд ли было бы правильно придавать сколько-нибудь широкое значение всем такого рода единичным явлениям, когда трудности указанного этапа цикла размножения реликтового гоминоида задевали и жизнь людей. То же можно сказать и о серии сообщений о похищениях реликтовым гоминоидом человеческих детей: может быть, это — проявления инстинкта выращивания потомства в тех условиях, когда рождение или сохранение своих детенышей оказывается невозможным. Но пока что наше предварительное описание реликтового гоминоида, как самостоятельного вида, не следует усложнять аномалиями, хотя в целом отношениям этого вида с людьми и должно быть отведено важное место.

Возвращаясь к вопросу о поисках пары, остается заметить, что соединившиеся, наконец, две особи реликтового гоминоида (а иногда и более чем две, например, один самец и две самки) затем, по-видимому, очень тесно и цепко держатся вместе. Очевидно, они вместе выкармливают и детенышей. Однако вполне вероятно, что суровая бродячая жизнь в постоянных поисках пищи может приводить и к потере ими друг друга, и тогда рано или поздно должно возобновиться состояние поисков пары.

Суммируем теперь некоторые сведения, которые могут характеризовать высшую нервную деятельность реликтового гоминоида. Из рецепторов у него безусловно сильнее всего развиты зрение и слух, как, впрочем, и вообще у приматов. В горах он, по-видимому, способен видеть и слышать очень далеко, значительно дальше, чем человек, что, кстати, служит одной из причин трудности его поисков: он замечает людей значительно раньше, чем те его. Обоняние у приматов в общем редуцировано, однако серия показаний говорит за то, что у реликтового гоминоида оно все же относительно высоко развито. Шерпы подчеркивают, что он чутко реагирует на появление незнакомых запахов, которые могут его отпугнуть. Запах мяса, поджариваемого на костре, напротив, согласно сообщениям из разных географических областей, способен привлечь его издалека. Что касается контактной рецепции и кинестетики, то разумеется, мы пока о них ничего не знаем. Значительная серия показаний характеризует реликтового гоминоида как в высшей степени чуткое, осторожное, скрытное существо. Его называют “хитрым”, “сообразительным”, “очень неглупым”, подчеркивают, что он “гораздо умнее обезьяны”, “по разумности стоит выше всех других существ, кроме человека” (ИМ, I, с. 27, 33, 54, 56, 88; II, с. 66, 107; III, с. 52, 88, 100; IV, с. 71). Но при сопоставлении с человеком подчеркивается, напротив, его “бестолковость”: например, не смог развязать веревку, некоторую был привязан, и убежать, подчас не понимает опасности выстрелов, если расстояние значительно, и т.п. Реакции реликтового гоминоида по быстроте, ловкости и силе значительно превосходят человеческие. Эти свойства подчеркиваются в серии сообщений, в частности, огромная сила (ИМ, I, с. 67, 79, 88; II, с. 77, 80, 109; III, с. 51, 54, 101, 107; IV, с. 103, а также другие данные). В общем высшую нервную деятельность реликтового гоминоида весьма образно охарактеризовал один киргиз в таких словах: “бегает этот человек — как архар, видит — как беркут, слышит — как барс: сильнее его никого нет в горах” (ИМ, III, с. 80 – 81).

Весьма богато представлены в имеющихся записях сведения о различных звуках и криках, которые при тех или иных обстоятельствах издавал реликтовый гоминоид — о его вокализации. К сожалению, однако, именно эти сведения труднее всего поддаются объективной обработке. Дело в том, что для характеристики различных звуков в распоряжении свидетелей нет четких средств, приходится прибегать либо к звукоподражанию, которое невозможно письменно транскрибировать, либо к расплывчатым описаниям и сравнениям. Поэтому навряд ли целесообразно воспроизводить здесь наличные информационные материалы и сопоставлять их между собой, — различия подчас могут объясняться субъективностью восприятия, описания, пришедших в голову аналогий. Но все же, сопоставляя все эти имеющиеся данные, можно сказать, что, кроме двух упомянутых выше очень громких сигнализационных звуков, реликтовый гоминоид способен издавать огромное множество других, от громкого визга и крика в момент опасности или пугая других животных, до шипения, рычания, питания, мяукания, ворчания, тихого мурлыкания, мычания и т.д. (ИМ, I, с. 38, 31, 32, 44, 45, 73, 78; II, с. 9, 20, 32, 54, 69, 72, 86, 100; III, с. 33, 42, 52, 73, 84, 89, 28, 72, 107, 117 – 118; IV, с. 63, 92, 97, 104, 131, а также кавказские и др. данные). Можно с большой долей уверенности утверждать, что разнообразие его вокализации при разных обстоятельствах значительно превосходит таковое даже у шимпанзе и прочих антропоморфных, хотя у них, как известно, оно очень велико. Но все же все показания сходятся на том, что эти звуки, издаваемые реликтовым гоминоидом, в том числе и те, которыми он непосредственно общается с себе подобными, являются звуками “нечленораздельными”. Иными словами, они ни в коем случае не могут быть названы речью, хотя бы зачаточной. Выше упоминалось о случае, когда один выловленный экземпляр путем дрессировки был научен воспроизводить небольшое количество самых простых слов (ИМ, II, с. 25), однако это отнюдь не стало осмысленной человеческой речью.

Для изучения поведения и эволюционного уровня реликтового гоминоида выдающийся интерес представляет серия разнообразных сведений об употреблении им для тех или иных целей камней, а также, в некотором числе сообщений, палок и дубин, и в одном — большой бедренной или берцовой кости животного. Почти полное освобождение передних конечностей от функций локомоции открыло этому животному широкие возможности манипулирования камнями, в изобилии имеющимися в горном ландшафте. Разнообразие способов использования им камней, фиксируемое разными наблюдениями, производит внушительное впечатление по сравнению с имеющимися научными данными о соответствующих возможностях высших обезьян. Довольно много имеется совпадающих показаний об умении реликтового гоминоида бросать камни на значительное расстояние. Так, мы цитировали сообщение Ся Ти-дина (полученное через Синьцзянский филиал Академии Наук Китая) о том, что обезьяноподобный человек, обитающий юго-восточнее г. Ташкургана, “руками способен схватывать и далеко бросать сравнительно большие камни”. Приводились сообщения охотников-киргизов из Тянь-Шаня, что оружием диких волосатых людей “служили камни, которые они бросали рукой на довольно большие расстояния”, при этом они употребляли камни в стычках с киргизами, так что, по словам отцов и дедов рассказчиков, “много киргизов было убито камнями”; в некоторых местах по левому склону р. Кара-Балты якобы и сейчас дикие люди бросают в пришельцев со скал камни (ИМ, I, с. 96 – 97). Цитировано было и из книг Рокхиля сообщение паломника о том, что во время следования каравана через Северный Тибет дикие волосатые люди бросали в них камни. На Памире говорили, что дикий волосатый человек ни огня, ни орудий не знает, “но может швырять камни и палки” (ИМ, I, с. 77). Жители кишлака Хакими в Гиссарском хребте говорили Г.К. Синявскому, что “лет сорок назад дикие волосатые акваны с гор спускали по склонам каменные глыбы, бросали камни и заставили жителей покинуть эти места” (ИМ, III, с. 58 – 59). В районе Ферганского хребта, согласно рассказам, в одном из ущелий дикие волосатые люди забрасывали всякого пришельца камнями (ИМ, III, с. 86). Выше приведено сообщение и из Якутии, из района Момских гор, о том как подобные существа швыряли камнями в чум и в людей.

Однако среди наших информационных материалов имеются свидетельства об использовании камней отнюдь не только в качестве оружия против людей: “дикий волосатый человек” убивает камнями животных; на глазах охотника он, бросая камни в пробегающих по ущелью коз, убил одну из них; как рассказывают, может убить камнем зайца, сурка (ИМ, II, с. 72, 80; I, с. 77). Другая серия показаний говорит об умении реликтового гоминоида использовать камни для различных сооружений: то он выложил и укрепил камнями вырытую яму-нору; то сложил из камней небольшое укрытие от ветра; то зачем-то выложил родник галькой (ИМ, IV, с. 98, 125). Его навыки оперирования камнями заметно отличают его от других животных. “В ущелье Абла — пишет А.М. Уразовский — в 1951 г. я видел три разрытых сурчины. По-видимому, они были разрыты дикими людьми, так как при разрывании сурчиных колоний попадавшиеся камни не выбрасывались куда попало, как это бывает, когда роют волки или медведи, а камни были аккуратно положены с нижней стороны разрытой сурчины один на другой, причем камни были весом по центнеру” (ИМ, II, с. 98). Описывается, что в поисках лягушек, крупных насекомых и пр. реликтовый гоминоид переворачивает и сдвигает с места камни подчас колоссальной тяжести. Есть несколько упоминаний и о перетаскивании им камней; например: “тащил два больших камня подмышками” (ИМ, III, с. 37). Наконец, едва ли не самое интересное ¾ это сведения об его умении раскалывать камни: разбил на мельнице камень для растирания зерна (ИМ, I, с. 69); взял в руку камень величиной в кулак, стая бить о камень, на котором сидел, и разбил на мелкие куски (См. выше, гл. 9).

Как видим, перед нами хотя и не “каменная культура”, но все же весьма высокое и многообразное умение реликтового гоминоида обращаться с камнем: бросать его, складывать, носить, раскалывать. Возможно, в будущем мы узнаем еще и другие, более сложные приемы его оперирования и манипулирования камнями, в частности, раскалывание камня, ударяя одним по другому, может быть окажется не бесполезным развлечением и не проявлением раздражения, а биологически целесообразным действием, дающим каменные осколки с острыми режущими краями, весьма полезные для освоения туш мертвых животных. Однако от всего этого очень далеко даже до самых примитивных, но уже искусственно обработанных по определенной схеме палеолитических каменных орудий. Что касается пользования палками, то выше мы встречали упоминания об их швырянии в противника или животных; о ношении с собой чего то вроде примитивной дубины; об использовании палки для раскапывания сурчин (ИМ. I, с. 77; II, с. 109; III, с. 38, 46). В сумме все это показывает довольное широкие возможности использования реликтовым гоминоидом предметов природы, возможности, естественно сопутствующие его вертикальному способу передвижения, т.е. освобождению передних конечностей от функций локомоции.

Относительное богатство вокализации и не меньшее богатство способов употребления камней и палок — две черты реликтового гоминоида, представляющие как бы некоторые биологические предпосылки для развития у вышестоящих гоминид речи и труда, или, вернее ¾ две черты, ставящие в этом отношении реликтового гоминоида эволюционно выше человекообразных обезьян. Интересно, что эти черты во всех случаях наблюдались у него вне всякого воздействия людей или подражания им, просто как его собственные видовые свойства.

К сожалению, его эмотивное состояния и некоторые особенности психики нам известны пока, наоборот, только в обстановке контактов с человеком, как реакции на человека. Вообще говоря, высшая нервная деятельность реликтового гоминоида отличается, видимо, пластичностью, подвижностью нервных процессов: “легко приноравливается к новой обстановке” (ИМ, IV, с. 71). Но в условиях контакта с человеком отмечен ряд примечательных нервно-психических состояний, которые в некоторых случаях могут быть названы срывными реакциями, крайним возбуждением или, напротив, полной подавленностью.

Прежде всего следует отметить довольно обширную серию свидетельств о том, что при встрече с человеком реликтовый гоминоид подчас издает звуки, напоминающие смех, или производит мимические движения, соответствующие человеческой улыбке (ИМ, II, с. 13, 14, 21, 22, 26; III, с. 17, а также ряд других записей). Веркор заметил, что если смеяться — отличительное свойство человека, то “тропи” такой же человек, как мы с вами. Навряд ли этот силлогизм убедителен, но существенно то, что улыбка и смех у реликтового гоминоида — не только внешнее совпадение его мимики и вокализации с человеческими, а, судя по описаниям, они возникают у него, по-видимому, в момент нервной “сшибки” (по выражению И.П. Павлова), как очень своеобразная, если можно так выразиться, невротическая реакция; для психолога интересно отметить, что и у человека улыбка подчас возникает при растерянности, как и смех является результатом столкновения двух противоположных стимулов или ситуаций. В двух сообщениях указывается, что реликтовый гоминоид может также плакать (ИМ, II, с. 13; III, с. 92). Встречаются и указания на его очень своеобразную нервно-двигательную реакцию при встрече с человеком в необычных условиях, (дважды — при встрече с автомобилем): он судорожно прыгает на месте, “пляшет”. Эмоция гнева, ярости имеет у реликтового гоминоида целую гамму выражений от оскаливания зубов с шипением и рычанием до настоящих приступив звериного бешенства, описываемых, например, в таких словах: “йе-ти стал бегать вокруг хижины, дрожа от бешенства, вырывая мелкие кусты и выворачивая камни из земли” (ИМ, II, с. 28); “когда хун-хара приходит в бешенство, горе тому человеку, который встретит его в эту минуту: хун-хара вырывает из земли с корнем деревья, и колотит ими по чему попало” (ИМ, III, с. 16). Напротив, реликтовый гоминоид, попавший в неволю, описывается в нескольких случаях, как находящийся в глубочайшей нервной подавленности и апатии: он бездеятельно жалобно скулит или мычит, “взгляд тусклый, пустой”, не проявляет никакой активности, не ест (ИМ, II с. 115; III, с. 89, 92, а также кавказские данные).

Heoбxoдимo сказать еще о двух чертах психики реликтового гоминоида, которые, судя по рассказам, остро проявляются при контактах с людьми: подражательности и любопытстве (обе эти черты, конечно, очень интересны для сопоставления с соответствующими чертами высших обезьян). О подражательности реликтового гоминоида мы знаем только из рассказов полусказочного и легендарного характера, однако эта особенность поведения реликтового гоминоида подчеркивается в них так настойчиво, что невозможно было бы объяснить ее появление иначе как наблюдениями, имевшими когда-то место, поразившими воображение и потому вошедшими в фольклор. Подражание реликтового гоминоида различным действиям человека выступает в этих рассказах как бессмысленный и непреодолимый импульс. Последний то разорителен для людей, так как эти существа пытаются по ночам имитировать работу людей среди их огородов и строений, то он хитроумно используется людьми во вред гоминоиду: например, когда тот непрошеный подсел к костру, его провоцируют имитировать такие действия, которые безвредны для людей, но от которых загорается покрывающая его руки и тело шерсть, или люди разыгрывают сражение деревянными ножами, а оставляют настоящие острые ножи, которыми подсмотревшие гоминоиды перерезают друг друга. Все это, конечно, сказочные фабулы, однако вполне вероятно, что в них преувеличена и высмеяна подлинная охваченная из природы особенность, характерная для реликтового гоминоида.

Гораздо более обширен и реалистичен материал о различных проявлениях “любопытства” реликтового гоминоида по отношению к людям. В сущности это явление возвращает нас к вопросу о коренной черте биологии реликтового гоминоида — его “размежеванию” с людьми. Реликтовый гоминоид миз-антропичен. Он обитает в наиболее безлюдных и недоступных людям местностях, приспосабливаясь к любым самым суровым условиям, лишь бы они удовлетворяли требованию наименьшего контакта с людьми. Но это и не просто удаление от людей, как от хищников, а именно постоянный антагонизм, постоянное активное размежевание. Отсюда — в высшей степени обостренная ориентировочная реакция в отношении людей, т.е. та реакция, которую И.П. Павлов называл рефлексом “что такое?” или исследовательским рефлексом. Большая серия сведений, на этот раз отнюдь не носящих фольклорного характера, рассказывает нам о приближении реликтового гоминоида к палаткам и лагерям, появившимся на необычном месте, как и к кострам — не из желания погреться, конечно, ибо огонь ему, в общем, не знаком, а отчасти от простого фототропизма, главным же образом от рефлекса “что такое?” Та же ориентировочная деятельность, явственно обостренная в отношении людей, побуждает реликтового гоминоида уносить (“воровать”) их вещи (ИМ, I, с. 9; II, с. 23, 75), чтобы затем, с чисто обезьяньим непостоянством, бросить где-нибудь в горах, проникать в пустующие строения или даже (с такой неумолимой силой гонит его на риск эта ориентировочная потребность!) разбирать крыши обитаемых хижин, залезать в жилые юрты (ИМ, II, с. 18, 29; III, с. 37), лишь бы преодолеть нестерпимую “неизвестность”, скрываемую этими стенами, и вообще проявлять во всевозможных формах свое “любопытство” к людям и их вещам (ИМ, II, с. 6, 25, 46; III, с. 13, 36, 53).

Легко себе представить, что эта же самая неустанная активная ориентировочная деятельность в отношении людей может натолкнуть реликтового гоминоида и на необитаемый пустующий кош или сарай, способный послужить ему временным логовом, и на недостаточно охраняемые посевы кукурузы или картофеля, бахчи, фруктовые сады, даже случайные отбросы и остатки пищи, которые способны помочь ему утолить голод (ИМ, I, с. 9; II, c. 118; III, с. 28, 30, 50, 104, 106 и др.). На маленьких водяных мельницах в горах, куда люди заходят редко, чтобы подсыпать зерно или забрать муку, он подчас широко пользуется и тем и другим. Так, очевидно, объясняется наблюдающееся подчас превращение миз-антропизма реликтового гоминоида в собственную противоположность — в элементы син-антропизма, даже паразитизма при человеческих поселениях. Серия такого рода показаний в общем довольно велика. Однако это все же наблюдается, по-видимому, только там, где сама территориальная теснота делает невозможным полное размежевание людей и реликтового гоминоида. Иначе последний все-таки предпочитает уйти от людей как можно подальше.

В целом вся совокупность имеющихся сведений о поведении реликтового гоминоида в отношении людей может быть разбита на три группы.

а) Подавляющую массу случаев, должно быть не менее 90%, составляют уход или бегство реликтового гоминоида при встрече с людьми. Как правило, население считает его безобидным, пугливым, физически не опасным существом. Люди в свою очередь тоже избегают встреч с ним, но не из-за реальной опасности, а из-за уверенности в бедах и болезнях, которые навлекает эта встреча — поверье, по своему укрепляемое действительными фактами: налицо большая серия данных о нервных шоках с тяжелыми последствиями и даже смертельными исходами в результате неожиданных встреч с этим слишком уж человекоподобным животным; мусульманское и буддийское духовенство эксплуатирует в целях поддержания мистических предрассудков действительные факты болезненной нервной реакции простых людей при таких встречах. Итак, в подавляющем большинстве случаев обе стороны испытывают страх, бегут друг от друга.

б) Лишь неизмеримо реже налицо “любопытство” с той или другой стороны. К сказанному о проявлениях “любопытства” и вырастающего из него син-антропизма реликтового гоминоида следует добавить, что среди населения встречаются не только более уравновешенные натуры, которые спокойно наблюдают это существо, но, согласно нескольким сообщениям, и такие, которые поддерживают, закрепляют указанные зачатки син-антропизма: подкармливают отдельные дикие экземпляры реликтового гоминоида, в частности, такие сведения поступали из Афганистана, Синьцзяна, Тянь-Шаня, Кабардино-Балкарии. Наконец, предельным случаем является полное приручение той или иной особи реликтового гоминоида. Выше было отмечено несколько имеющихся сообщений из разных географических областей о приручении реликтового гоминоида и использовании для несложных работ.

в) В очень небольшом числе случаев, но, естественно, привлекающих к себе очень большое внимание, сообщается об агрессивном поведении реликтового гоминоида по отношению к людям. Характер этой агрессивности различен. С одной стороны, мы видим некоторую серию схожих рассказов, где реликтовые гоминоиды активно атакуют всех, кто осмеивается вступить в то или иное заселенное ими ущелье или урочище, где, очевидно, можно предполагать очаг обитания самой с детенышами. Есть и не локализованные столь определенно нападений, тоже носящие активный, воинственный характер, заканчивающиеся подчас умерщвлением человека, изуродыванием его тела, а то, по-видимому, и пожиранием его. Вое эти случаи агрессии навряд ли можно толковать как указание на какую-то особую разновидность реликтового гоминоида, кровожадную и воинственную, в отличие от другой, мирной и трусливой. По всей вероятности, поведение того же самого реликтового гоминоида может становиться из мирного — агрессивным, в зависимости от обстоятельств места и времени. В определенных районах, где он “хозяин” и охраняет потомство, он, очевидно, агрессивен. Наверное, как и всякое животное, его может также привести в ярость ранение, нападение, другие раздражающие факторы. Однако в общем, как уже сказано, эти случаи нападения реликтового гоминоида на людей весьма немногочисленны. С другой стороны, под категорию “нападения” попадают и все упоминавшиеся выше свидетельства о попытках захватить себе из числа людей пару для сожительства, как и все сообщения о “борьбе” самцов реликтового гоминоида с людьми — мужчинами. Представляется преждевременным входить в подробное рассмотрение этой группы явлений, в том числе и обсуждать существующие мнения о возможности или невозможности скрещивания между людьми и реликтовыми гоминоидами.

Однако поскольку все же существует некоторое число непроверенных сведений о возможности скрещивания и появления потомства, отметим, что эти сообщения приводят к представлению о безусловной доминантности большинства признаков именно человека: потомки уже в первом поколении описываются как обладающие разумом, речью и внешностью человека. Из признаков реликтового гоминоида отмечаются в этих случаях лишь отдельные черты, не образующие комплекса, не имеющие сколько-нибудь существенного значения, то есть не более существенные, чем другие второстепенные различия между разными группами людей. Следовательно, и при допущении фактов гибридизации остается непоколебленным выработанное научной антропологией представление о принципиальной равноценности и полноценности всех расовых я этнических групп людей на земле. Раз признаки реликтового гоминоида в своем основном комплексе рецессивны при скрещивании о человеком, значит, мысль о возможности такого скрещивания не ведет к чему-либо похожему на расизм, то есть к признанию каких-нибудь народов или групп населения физически и психически более “примитивными”, чем другие. Вопрос о реликтовом гоминоиде не ведет к расизму, не имеет к нему никакого логического отношения.

к библиотеке   антропология и история   Б.Ф. Поршнев   к оглавлению  


Знаете ли Вы, что такое "усталость света"?
Усталость света, анг. tired light - это явление потери энергии квантом электромагнитного излучения при прохождении космических расстояний, то же самое, что эффект красного смещения спектра далеких галактик, обнаруженный Эдвином Хабблом в 1926 г.
На самом деле кванты света, проходя миллиарды световых лет, отдают свою энергию эфиру, "пустому пространству", так как он является реальной физической средой - носителем электромагнитных колебаний с ненулевой вязкостью или трением, и, следовательно, колебания в этой среде должны затухать с расходом энергии на трение. Трение это чрезвычайно мало, а потому эффект "старения света" или "красное смещение Хаббла" обнаруживается лишь на межгалактических расстояниях.
Таким образом, свет далеких звезд не суммируется со светом ближних. Далекие звезды становятся красными, а совсем далекие уходят в радиодиапазон и перестают быть видимыми вообще. Это реально наблюдаемое явление астрономии глубокого космоса. Подробнее читайте в FAQ по эфирной физике.

НОВОСТИ ФОРУМА

Форум Рыцари теории эфира


Рыцари теории эфира
 10.11.2021 - 12:37: ПЕРСОНАЛИИ - Personalias -> WHO IS WHO - КТО ЕСТЬ КТО - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:36: СОВЕСТЬ - Conscience -> РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА. КОМУ ЭТО НАДО? - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:36: ВОСПИТАНИЕ, ПРОСВЕЩЕНИЕ, ОБРАЗОВАНИЕ - Upbringing, Inlightening, Education -> Просвещение от д.м.н. Александра Алексеевича Редько - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:35: ЭКОЛОГИЯ - Ecology -> Биологическая безопасность населения - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:34: ВОЙНА, ПОЛИТИКА И НАУКА - War, Politics and Science -> Проблема государственного терроризма - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:34: ВОЙНА, ПОЛИТИКА И НАУКА - War, Politics and Science -> ПРАВОСУДИЯ.НЕТ - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 12:34: ВОСПИТАНИЕ, ПРОСВЕЩЕНИЕ, ОБРАЗОВАНИЕ - Upbringing, Inlightening, Education -> Просвещение от Вадима Глогера, США - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 09:18: НОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ - New Technologies -> Волновая генетика Петра Гаряева, 5G-контроль и управление - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 09:18: ЭКОЛОГИЯ - Ecology -> ЭКОЛОГИЯ ДЛЯ ВСЕХ - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 09:16: ЭКОЛОГИЯ - Ecology -> ПРОБЛЕМЫ МЕДИЦИНЫ - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 09:15: ВОСПИТАНИЕ, ПРОСВЕЩЕНИЕ, ОБРАЗОВАНИЕ - Upbringing, Inlightening, Education -> Просвещение от Екатерины Коваленко - Карим_Хайдаров.
10.11.2021 - 09:13: ВОСПИТАНИЕ, ПРОСВЕЩЕНИЕ, ОБРАЗОВАНИЕ - Upbringing, Inlightening, Education -> Просвещение от Вильгельма Варкентина - Карим_Хайдаров.
Bourabai Research - Технологии XXI века Bourabai Research Institution