- На этот раз мы к вам с добрыми вестями, - прямо с порога заявляет Эрмит, останавливаясь в дверях и пропуская вперед Пикара, Аппеля и Пуанкаре.
Ковалевская встретила их заинтересованным, чуть смущенным взглядом. Сколько раз ей приходилось слышать об этих молодых французских математиках! Совсем недавно познакомившись с ними, она еще не успела утолить острое чувство любопытства, хотя это был уже не первый их визит. Гости, стараясь скрыть свое стеснение, толпились в небольшой комнате, которую явно не мешало бы привести в порядок, до того она была заполнена небрежно разбросанными вещами - книгами, исписанными листами бумаги, принадлежностями для рукоделия, детскими игрушками. Только Эрмит чувствовал себя непринужденно и уверенно, источая на всех свою любезность и покровительство.
- Не далее как вчера мы приняли вас в здешнее математическое общество, - продолжает он. - Теперь готовьтесь к докладу на ближайшем заседании. Что вы имеете доложить?
Застенчиво поблагодарив, Ковалевская на минуту задумалась. Глаза ее сразу посерьезнели.
- По следам Ляме я принялась за математическую теорию распространения света в кристаллах. Считаю его выводы не вполне удовлетворительными. Могу доложить часть уже проделанной работы.
- Что ж, это будет интересно, - решает Эрмит. - Окончательные результаты можно будет потом опубликовать в "Докладах" нашей академии. Ну а второе известие касается вашего глубокоуважаемого учителя и наставника. Сегодня утром я получил записку от господина Фрейсине1, в которой он сообщает, что президент республики подписал приказ о присвоении господину Вейерштрассу звания кавалера ордена Почетного легиона. Хочу, чтобы вы первая сообщили эту новость вашему знаменитому другу.
Шарль Эрмит неоднократно уже высказывал в присутствии Ковалевской свое неизменное уважение к выдающемуся немецкому математику. И хотя оба ученых играли одинаково ведущую роль в отечественных математических школах, он любил повторять в кругу своих молодых друзей: "Наш общий учитель - это господин Вейерштрасс".
Перед глазами Ковалевской всплывают строчки из недавно полученного ею письма Вейерштрасса: "О твоем знакомстве с Эрмитом я уже узнал от него самого. Он написал мне с большим восторгом об этом и перечислил все вопросы, которых вы коснулись в вашей первой беседе. Тебе, вероятно, теперь также придется войти в сношения с другими математиками, из которых тебя наиболее заинтересуют младшие: Аппель, Пикар, Пуанкаре. Пуанкаре, по моему мнению, наиболее способный из всех к математическим рассуждениям. Только бы он не рассеял свой исключительный талант и дал созреть своим исследованиям. Теоремы об алгебраических уравнениях с двумя переменными и линейных дифференциальных уравнениях с алгебраическими коэффициентами, которые он дал в "Comptes rencius", действительно производят впечатление. Они открывают анализу новые пути, которые приведут к неожиданным результатам". И вот все трое под предводительством шестидесятилетнего Эрмита удостоили визитом ее неказистые меблированные комнаты на Гранд рю.
- В последнем письме господин Вейерштрасс жалуется на ноги, - отвечает Ковалевская на обращенный к ней вопрос о том, как обстоят дела на Линкштрассе, 33 2. - Пишет, что порой вынужден читать лекции сидя, а кто-нибудь из студентов выписывает на доске формулы. Врачи находят у него расширение вен, но вся беда в том, что господин Вейерштрасс не признает никакого лечебного средства, кроме чая из ромашки.
- А отказаться на время от лекций он, конечно, не хочет, - скорее констатирует, чем спрашивает Эрмит.
- Нет, ни в коем случае, хотя и без того нагрузка у него немалая: подготовка к изданию трудов Якоби и Штейпера, различные факультетские, сенатские н академические заседания. Сетует, что на математические исследования у него не остается уже ни времени, ни сил.
- Это очень досадно. Мы все ждем, когда он опубликует свою теорему о приведении абелевых интегралов к эллиптическим, на которую вы ссылаетесь в своем мемуаре, - с легким оттенком разочарования произносит Пикар.
- Боюсь, что к этому господин Вейерштрасс приступит не скоро. Ведь он уже изложил эту теорему в письмах некоторым коллегам.
- Нам бы очень хотелось с ней ознакомиться. - В голосе Пикара звучит свойственная ему настойчивость. - Дело в том, что она в некотором отношении является обобщением моей теоремы, поскольку сформулирована для интегралов произвольного рода.
- С другой стороны, в теореме Пикара приведение продвинуто несколько дальше, - подхватывает Пуанкаре. - Я пытался самостоятельно доказать теорему Вейерштрасса. Было бы интересно сравнить мой метод с его собственным. Оба варианта доказательства я почерпнул из арифметики. - И, прочтя недоумение на лице Ковалевской, поспешил добавить: - Не удивляйтесь, ведь вся проблема, по существу, является чисто арифметической.
- Интересно, можно ли сформулирозать еще более общее утверждение, заключающее в себе сразу обе теоремы, то есть взять общность теоремы Вейерштрасса, но продвинуть приведение так далеко, как это сделано у Пикара?
Отвечая на вопрос Аппеля, адресованный сразу всем присутствующим, Пикар с надеждой взглянул на Пуанкаре:
- По-моему, Анри уже имеет какие-то соображения на этот счет3.
Но Пуанкаре не любил обсуждать еще нечетко представляемые им самим идеи и догадки и поэтому смущенно промолчал.
- Господин Вейерштрасс, в свою очередь, пытается обобщить теорему господина Пуанкаре о представлении в параметрической форме переменных, удовлетворяющих алгебраическим уравнениям.
Обращаясь непосредственно к Пуанкаре, Ковалевская воспользовалась случаем, чтобы внимательно вглядеться в этого необычайно одаренного, по мнению ее учителя, математика. Он стоял, заложив руки за спину, задумчиво хмурясь и помаргивая глазами. Невысокий, сутуловатый, с несколько крупной для своего телосложения головой. Чувствовалось, что в отличие от друзей
он так и не смог преодолеть свою застенчивость. Она уже знала, насколько обманчива эта почти безмятежная рассеянность мысли, запечатленная на его лице. В своих исследованиях по фуксовым функциям Пуанкаре обнаружил поразительную живость и быстроту ума, оставив у немецких ученых чувство некоторой растерянности перед столь стремительным интеллектуальным натиском. До чего же тесен математический мир, если двум-трем выделяющимся из общей массы ученым не удается порой разминуться в своих творческих исканиях! Ковалевская вспомнила, как в своей докторской диссертации 1874 года она невольно предвосхитила многие из результатов Г. Дарбу по теории дифференциальных уравнений с частными производными. Вейерштрасс по этому поводу написал даже специальное письмо Эрмиту.
- А чем сейчас занимается господин Дарбу? - по интересовалась она.
- У него новое увлечение, - с лукавой улыбкой произносит Эрмит. - Он учит преподавать математику молодых девиц из женской Нормальной школы.
Не без удивления Ковалевская узнает, что после того, как в конце 1880 года Палата депутатов приняла закон о среднем светском женском образовании, во Франции была открыта Нормальная школа для девушек. Дарбу пригласили читать там курс математики.
-
Вам обязательно нужно побывать в этой школе, - советует Эрмит. - Мы постараемся в ближайшее же время это организовать. Ваш пример должен вдохновить воспитанниц.
Недавно я посетил эту школу в составе комиссии, - говорит Аппель, - и должен признаться, что поражен успехами и тягой к знаниям у большинства девушек, от которых никто не ожидал такой одаренности в математических науках.
- К сожалению, многих из них впоследствии ожидает горькое разочарование, - вступает Пикар. - Не легко у нас женщине найти место преподавателя. Несколько вакансий педагогов в провинциальных женских лицеях - вот и все, на что можно сейчас рассчитывать. Нам еще предстоит бороться за общественное мнение.
- Грубая рассудочность, по Мольеру, движет нашим общественным мнением, - сердится Эрмит. - На днях я наблюдал в театре, как публика аплодисментами приветствовала одну пьесу, в которой проповедуется, что человек живет пищей, а не красивыми речами.
Замечание Пикара обратило мысли Ковалевской к ее собственной нелегкой судьбе. Получив диплом доктора наук в прославленном Геттингенском университете, она так и не смогла занять должность преподавателя на родине. По-видимому, не суждено сбыться и ее надеждам, связанным с зарубежными учебными центрами.
- У нас в России министр сказал одному профессору, ходатайствовавшему за меня, что я и моя дочь успеем состариться, прежде чем женщин будут допускать в университет, - невесело обронила Ковалевская.
- Во Франции дела обстоят немногим лучше, - скептически замечает Пикар. - Достаточно почитать в газетах, что пишет "Общество женских прав": "Несмотря на благодеяния, оказанные нашей революцией 1789 года, Два рода существ остались порабощенными - пролетарий и женщина".
- Но в тех же газетах можно найти пророчества о том, что, как только женщинам дадут избирательные права, в Палату депутатов сразу же попадут все знаменитые тенора и первые любовники с драматической сцены, - вносит Аппель веселые нотки в чересчур уж сумрачный, по его мнению, разговор.
- Не знаю, как тенора, но клерикалы попадут непременно, - неторопливо, словно размышляя вслух, говорит Пуанкаре, и глаза его оживляются ироническим блеском. - Вся масса женского провинциального населения Франции смвлоду воспитывается священниками или монахинями и полностью разделяет политические убеждения своих духовников, убежденных врагов республика. Нужно сначала дать женщинам светское образование, чтобы вырвать их из-под власти клерикалов, а уж после этого предоставлять им избирательные права.
- А что обещает вам господин Миттаг-Леффлер? Голос Эрмита, задавшего Ковалевской этот вопрос, звучит мягко, почти успокаивающе.
- С тех пор как мы с ним встретились в начале 1880 года в Петербурге на шестом съезде естествоиспытателей, положение существенно изменилось. С моим преподаванием в Гельсингфорсском университете так ничего и не вышло, тем более что он сам оттуда уехал. Теперь Миттаг-Леффлер надеется привлечь меня к чтению лекций в Стокгольме, где сейчас находится он сам. По-видимому, эти проекты будут иметь такую же судьбу, как и большинство прекрасных проектов на земле. Господин Вейерштрасс считает невозможным, чтобы Стокгольмский университет принял женщину в число своих профессоров, и боится, что Миттаг-Леффлер повредит самому себе, настаивая на этом нововведении. Кстати, последний сообщил мне, что уже в 1879 году имел все результаты по теории линейных дифференциальных уравнений, но так и не успел их напечатать. Господин Пикар опередил его.
- Да, господин Миттаг-Леффлер весьма талантливый математик, - задумчиво произносит Эрмит. - Жаль, что ему приходится так много времени уделять организационной и общественной работе. В его исследованиях чувствуется школа Вейерштрасса: добротные математические методы. Не то что у нашего общего знакомого господина Жордана. На днях он упрекнул меня в том, что я не прочитал его последний мемуар, представленный Академии наук. Я ему ответил, что готов подать в отставку, если мне вменят в обязанность читать его труды.
Эрмит рассмеялся, явно довольный собой. - Вы не считаете его работы стоящими внимания? - удивилась Ковалевская, не знавшая о глубокой антипатии Эрмита, яркого представителя классической математики первой половины XIX века, к исключительно современным, а порой подросту новаторским методам Камилла Жордана.
- Я ничего не могу считать - воскликнул Эрмит. - Мемуары Жордана настолько абстрактны и заумны, что вызывают у меня только уныние и раздражительность, стоит мне добраться хотя бы до середины первой страницы.
Приверженность Эрмита к вполне определенному кругу математических методов и к вполне определенной направленности математических исследований не раз отмечалась его современниками. Французский математик Ж. Адамар рассказывает, что Эрмит испытывал своего рода ненависть к геометрическим исследованиям и однажды упрекнул его в том, что он опубликовал мемуар но геометрии. Эрмит был ярым противником новых математических объектов - функций, не имеющих ни в одной точке производных. В его устоявшемся мире математических концепций никак ие укладывались эти "патологические" кривые, ни в одной точке которых нельзя провести касательную линию. В письме к своему другу, нидерландскому математику Стильтьесу, он писал: "Я с отвращением отвергаю это достойное сожаления болото функций без производных". Видимо, под его влиянием Пуанкаре тоже встал на позиции полного неприятия столь необычных, экзотических кривых, лишенных каких бы то ни было черт наглядности и представимости. На самом же деле понятие об этих странных функциях оказалось весьма плодотворным и привело к возникновению нового направления в математике.
Визиты французских математиков к Софье Ковалевской продолжались в течение всего периода ее пребывания в Париже. В одном из своих писем этого времени Ковалевская, сообщая о своем знакомстве с Эрмитом, Пикаром и Пуанкаре, добавляет: "Эти два последние, по Моему мнению, самые талантливые из нового поколения математиков во всей Европе". Но ей самой не пришлось совершить ответный визит ни на улицу Сорбонны, где жила семья Эрмита, ни на улицу Мишле, где обитали Пикары, ни па улицу Гей-Люссака к Пуанкаре. Для Парижского света она представлялась весьма двусмысленным и подозрительным лицом: женщина-математик, Которая к тому же не живет со своим мужем, что в высшей степени недопустимо с точки зрения буржуазно-католической морали, и в довершение всего зараженная
нигилизмом. В атмосфере взволнованных газетных сообщений о террористической деятельности русских революционеров, когда возбужденному, сбитому с толку обывателю всюду мерещились анархисты, близкое знакомство Ковалевской с радикалами и социалистами всех стран производило шокирующее впечатление. Слухи о ее общении с кружками революционеров5 достигли даже
Стокгольма, где жил шведский математик Миттаг-Леффлер, принимавший большое участие в ее судьбе. "Не ведите себя так, чтобы в вас заподозрили нигилистку! - взывает он к ней. - Все это коснется и меня, но я все исправлю!" Неудивительно, что такая репутация закры
вала Ковалевской доступ в парижские салопы и гостиные. О негативном отношении к себе со стороны французского светского общества она сама пишет Миттаг-Леффлеру:
"Что я в этом отношении не преувеличиваю, вижу я совершенно ясно по здешним математикам, с которыми я за последнее время познакомилась. Они усердно посещают меня, осыпают меня любезностями и комплиментами, но никто из них не познакомил меня со своей женой, и когда я шутя обратила на это внимание одной знакомой дамы из этого круга, она, смеясь, ответила мне: "Госпожа
Эрмит никогда бы не приняла в своей гостиной молодую женщину, которая одна, без своего мужа, проживает в меблированных комнатах". Часто бывая у Ковалевской, парижские математики не смешивали свои научные симпатии с условностями света. . .
1
В то время Фрейсине возглавлял кабинет министров
Франции.
2
Берлинский адрес К. Вейерштрасса.
3
Через несколько лет Пуанкаре действительно придет к такой общей теореме, содержащей все эти ранее сделанные утверждения в качестве частных случаев.
4
Всего лишь год назад, 1 марта 1881 года, ими был убит царь Александр II.
5
Следует отметить, что слухи эти небеспочвенпы. Ковалев ская бывала в Париже у одной из своих приятельниц - г-жи Янковской, у которой собирался международный кружок общественных "ликвидаторов". Не разделяя их взглядов, она все же симпатизировала людям, не останавливающимся в революцион'
ной борьбе перед крайними средствами.
