В.Э. Молодяков
Эта книга была написана за пять месяцев, но обдумывалась и готовилась десять лет. Вынося на суд читателя результаты своих разысканий и размышлений, автор, разумеется, не претендует на истину в последней инстанции и даже на “последнее слово” по данному вопросу. Книга, которую вы держите в руках, — первое большое исследование истории концепции “континентального блока” Германии, СССР и Японии и усилий по ее реализации. Оно открывает тему, а не закрывает ее.
Этой книги не было бы без помощи многих людей во многих городах и странах на протяжении многих лет. Назову только тех, кого должен непременно поблагодарить: Танака Такэюки1 (Токио) — за помощь и дружбу; покойного Бориса Славинского (Москва), Михаила Мельтюхова (Москва), Георгия Брылевского (Ниигата) и Петра Подалко (Осака) — за советы, замечания и споры; Геннадия Бордюгова и Александра Ушакова (Москва) — за публикацию первого, краткого варианта этой работы; Марка Вебера (Marc Weber) и Грэга Рэвена (Grag Raven) (Costa Mesa CA, USA) — за присылку ценных труднодоступных изданий; Джулию Лами
1
Все японские имена собственные в книге приводятся в соответствии с принятым в Японии порядком: сначала фамилия, потом имя — а также, за единичными исключениями, в соответствии с принятой в России “поливановской” транскрипцией (названа в честь выдающегося лингвиста Е.Д. Поливанова).(Julia Lami, Torino, Italy) — за перевод итальянских документов; историков старшего поколения Джона Толанда (John Toland, Danbury CT, USA), Джеймса Мартина (James J. Martin, Colorado Springs CL, USA) и Марка Раева (Tenafly NJ, USA) — за моральную поддержку; сотрудников Архива МИД Японии (Diplomatic Record Office, The Ministry of Foreign Affairs), библиотек Токийского университета (Tokyo University, Central Library) и International House of Japan, Центра современных исследований Института японской культуры университета Такусеку и лично профессора Икэда Норихико (Prof. Ikeda Norihiko, Takushoku University, Institute of Japanese Identity, The Research Center for Modern and Contemporary Studies) (Токио) — за создание прекрасных условий для работы.
Особая благодарность — маме, профессору Эльгене Васильевне Молодяковой, советчику и критику.
2 сентября 2003 Токио
От времени до времени очень полезно подвергать пересмотру наши привычные исторические понятия для того, чтобы при пользовании ими не впадать в заблуждения, порождаемые склонностью нашего ума приписывать своим понятиям абсолютное значение.
Петр Бицилли, 1922г.
История не знает сослагательного наклонения... Этой расхожей фразой нередко выносится приговор исследованиям, в которых большое место занимают гипотезы. Да, история сама по себе, как процесс общественного и политического развития, не признает никаких “если”: случилось только то, что случилось. Но в исторической науке, в познании прошлого подобная категоричность может сослужить дурную службу. В момент действия и непосредственно перед ним исторический процесс многовариантен. Причем нередко реализуется далеко не самый ожидаемый и представляющийся вероятным вариант, а казалось бы, идеально подготовленный и обоснованный проваливается. Японский историк М. Миякэ справедливо заметил: “Представим, что в некий исторический момент для Японии существовали возможные политические варианты А, В, С,
D, Е, но только вариант А реализовался; тем не менее полезно рассмотреть и другие возможности, поскольку они углубят наше понимание того, как осуществился вариант А и насколько важным и значительным он был” (1). Поэтому дело историка — не только учесть случившееся, но “просчитать”, проанализировать также всё то, что могло произойти с той или иной степенью вероятности.“Великий знаток человеческой души” Оноре де Бальзак утверждал, что “существуют две истории: история официальная, которую преподают в школе, и история секретная, в которой скрыты истинные причины событий”. Эта своего рода аксиома может быть применена практически к любому периоду человеческой истории. Не является исключением и вторая мировая война, которая за прошедшие десятилетия, казалось бы, изучена вдоль и поперек. Однако, как только речь заходит
речь о расчетах и намерениях власть предержащих, “на всякую официальную историографию нападает какое-то странное затмение и обычно воспроизводится набор общих традиционно пропагандистских фраз... В литературе были несчетное число раз повторены пропагандистские штампы, ставшие в общественном сознании непререкаемой истиной, и под это предвзятое мнение, как правило, подгонялось всякое новое знание” (2). Так пишет современный историк М.И. Мельтюхов, темы исследований которого нераз пересекались с моими, и я не могу не согласиться с ним. Докопаемся ли мы до “истинных причин событий” или нет, я не знаю. Но стараться надо.
Патриарх американской историографии, лауреат Пулитцеровской премии Дж. Толанд писал автору этих строк 16 сентября 1996 г.: “Я не отношусь ни к какой группе историков. Я сам по себе, я пишу не-идеологическую историю... Я пишу об истории с нейтральных позиций и стараюсь показать все ее стороны... Я надеюсь, что вы и другие молодые историки продолжите мое дело. Просто пишите правду... У меня только один окончательный критерий: правда это или нет?”
Исследование, предлагаемое ныне вниманию читателя, имеет отчасти гипотетический характер, но это ни в коей мере не рассуждения по принципу “что было бы, если бы”. Подобные спекуляции весьма привлекательны и даже соблазнительны, но запретны для историков, хотя в данном случае они несравненно более компетентны, чем авторы книг и компьютерных игр из области “альтернативной истории”. “Альтернативная история” — это новый вариант того, что уже произошло, попытка “переиграть” события прошлого. Задача историка принципиально другая — показать и доказать, что другой вариант был возможен. Иными словами, “альтернативная история” начинается там, где заканчивается историческое исследование.
Вопросы, рассмотрением которых мы займемся, можно сформулировать предельно конкретно. Был ли возможен в 1939—1941 гг., а более всего осенью 1940— зимой 1941 гг., военно-политический союз СССР, Германии и Японии (с Италией в качестве младшего партнера), т.е. держав евразийского континента, против атлантистского блока США, Великобритании и их сателлитов? Если да, то почему он был возможен? И почему не состоялся? Полагаю, важность этих вопросов для всей мировой истории
XX века объяснять не приходится. Ну а для ответа на них придется “копнуть” много шире и много глубже, что я и постарался сделать.Особое, хотя и не преимущественное, внимание в книге уделено политике Японии, и вовсе не потому, что автор по образованию историк-востоковед. Большинство авторов, писавших на эти темы (в том числе в России), не владеет японским языком, а потому не знает ни японской проблематики, ни трудов японских историков, благодаря чему в их работах “японский фактор” выступает чем-то сугубо второстепенным, “довеском” к политике других держав. Аналогичный упрек следует отнести и официальному изданию МИД РФ “Документы внешней политики”, тома которого за 1939—1941 гг. включают множество малозначительных, рутинных документов по другим странам, но, по непонятным причинам, игнорируют такие ключевые события советско-японских отношений, как беседы Молотова с министром иностранных дел Мацуока в апреле 1941 г., хотя эти записи уже опубликованы в нашей стране. Получающаяся в результате картина совершенно не соответствует реальному положению вещей. Пишущие судят о “японских делах” с чужих слов, поэтому процент ошибок, связанных с японскими реалиями, бывает особенно ве-
лик, начиная с безграмотных транскрипций типа “суши” и “Такеши” вместо правильных “суси” и “Такэси” (привожу это как наиболее показательный и расхожий пример). Говоря об “оси” Берлин—Москва—Токио, автор постарался достичь баланса всех трех компонентов и в отдельных случаях больше пишет о Японии только потому, что о ней меньше знают.
Адресуя книгу не только специалистам, но прежде всего широкому читателю, я старался не перегружать ее сносками, которые, как показывает опыт, интересны лишь немногим. К ним я прибегал обычно в случае цитирования и близкого к тексту пересказа или когда хотел обратить внимание читателя на особенно интересные источники или работы. Если бы не ограниченность объема книги, количество сносок можно было бы безболезненно увеличить раза в два. Все подстрочные примечания, в том числе к цитируемым текстам, принадлежат автору книги. Что же касается историко-документальной базы книги, то ее характеризует помещенный в конце список использованных источников и литературы. Он также неполон, т.к. не включает издания, к которым я обращался лишь эпизодически; есть в нем и работы, на которые я в тексте не ссылался, — это, так сказать, “подводная часть” исследовательского айсберга.
В книге будет много цитат — из документов, составивших основу исследования, реже из мемуаров и комментариев современников, многие из которых впервые появляются в печати на русском языке, а некоторые вообще никогда и нигде не публиковались
2. Надеюсь, читатель не посетует на это. Документы рассматриваемой эпохи — даже торопливые и корявые записи переводчиков и секретарей — настолько красноречивы, что в пересказе теряют всю свою прелесть, и говорят сами за себя, во многих случаях делая излишними пространные комментарии.В основу методологии исследования мною был положен геополитический подход, т.е. признание геополитических факторов приоритетными по отношению ко всем остальным. Один из основоположников современной геополитики Карл Хаусхофер писал: “Геополитический способ рассмотрения, цель которого — представить функционирующие в определенном жизненном пространстве жизненные формы политики как обусловленные одновременно и стабильной географической средой, и динамикой исторического процесса, имеет для всех проблем... большое преимущество, ибо он больше, чем всякий другой подход, позволяет видеть эти проблемы независимо от какой-либо партийно-политической установки и мировоззренческой односторонности... В то же время он весьма полезен для философии истории, ибо не подвержен искажениям со стороны социологических и общественно-политических доктрин и избавляет от той
2
В цитатах везде сохранены орфография и пунктуация оригинала, поэтому одни и те же слова порой пишутся в них по-разному: например, “советское правительство” и “Советское Правительство”; пояснения автора настоящей книги заключены в угловые скобки с пометой “В.М.”, пояснения редакторов предыдущих изданий — просто в угловые скобки; купюры, сделанные мной, обозначены простым отточием; прочее специально оговаривается.значительной доли предвзятости, которую они обыкновенно порождают” (3). Современные специалисты разъясняют: “Геополитическое положение государства является намного более важным, нежели особенности политического устройства этого государства. Политика, культура, идеология, характер правящей элиты и даже религия рассматриваются в геополитической оптике как важные, но второстепенные факторы по сравнению с фундаментальным геополитическим принципом — отношением государства к пространству” (4). Последнее определение развивает более раннее, данное Хаусхофером: геополитика — это “наука о пространстве в ее применении к государственно оформленной воле” (5).
В качестве рабочего инструментария геополитического анализа я использую оппозицию “евразийство — атлантизм”, введенную в широкий обиход в России А.Г. Дугиным, однако полностью оставляю в стороне ее эзотерическое измерение, поскольку не считаю себя компетентным в данной области. В этой системе понятий “евразийство” (“теллурокартия”,
“власть земли”) связано не только с евразийским континентом как таковым, но с “континентальным” — в противоположность “морскому” — типом сознания и цивилизации, к которому, несмотря на островное географическое положение, относится и Япония, естественно сопоставляемая, таким образом, с Германией и Россией. Парадоксальный, на первый взгляд, вывод о “континентальном” характере японской цивилизации, сделанный Хаусхофером, мотивируется исторической близостью Японии к континенту — близостью цивилизационной и культурной; оттуда она еще в древности получила большинство даров цивилизации, от иероглифической письменности до буддизма. Японская экспансия, начиная с полулегендарных походов древней императрицы Дзингу, была ориентирована на континент и только во время Второй мировой войны вышла на просторы Тихого океана. Другая же островная империя — Британская — создавалась и развивалась как империя морская, а затем и океанская, а потому стала воплощением “атлантизма” (“талласократия”, “власть моря”). После Первой мировой войны “силовой центр” атлантизма начал перемещаться, а после Второй — окончательно переместился в США, которые в геополитике нередко называют “мировым островом”.Противостояние Суши и Моря насчитывает не одно тысячелетие и может быть прослежено на протяжении едва ли не всей человеческой истории. Осмысление этого началось, однако, много позже. В октябре 1899 г. Валерий Брюсов писал своему другу писателю Марку Криницкому: “Война Англии с бурами — событие первостепенной исторической важности и для нас, для России, величайшего значения. Только, конечно, наши политики медлят и колеблются и забывают, что рано или поздно нам все равно предстоит с ней великая борьба на Востоке, борьба не только двух государств, но и двух начал, все тех же, борющихся уже много веков.
Мне до мучительности ясны события будущих столетий” <выделено мной. — В.М> (6). Впереди была русско-японская война, в которой на стороне — если не прямо за спиной — Японии стояла Великобритания и которая определила отношение к России у нескольких поколений японцев, да заодно и европейцев. Вспомним хотя бы Гитлера, прямо воз-водившего в “Майн кампф” свои англофильские и русофобские настроения ко времени этой войны.
В 1901 г. германский географ Фридрих Ратцель, пионер той науки, которая в
XIX в. называлась “политической географией”, а в XX в. “геополитикой”, выпустил работу “О законах пространственного роста государств”, где, подытожив свои многолетние наблюдения, сформулировал семь законов экспансии:1. Протяженность Государств увеличивается по мере развития их культуры.
2. Пространственный рост Государства сопровождается иными проявлениями его развития в сферах идеологии, производства, коммерческой деятельности, мощного “притягательного излучения”, прозелитизма.
3. Государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости.
4. Граница — это орган, расположенный на периферии Государства (понятого как организм).
5. Осуществляя свою пространственную экспансию, Государство стремится охватить важнейшие для его развития регионы: побережья, бассейны рек, долины и вообще все богатые территории.
6. Изначальный импульс экспансии приходит извне, так как Государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией.
7. Общая тенденция к ассимиляции или абсорбации более слабых наций подталкивает к еще большему увеличению территорий в движении, которое подпитывает само себя (7).
Ратцель еще не акцентировал внимание на противостоянии Моря и Суши, как это делали геополитики следующих поколений. Он в равной степени считал Море и Сушу потенциальной основой мощи государств, сформулировав теорию “мировой державы”, которая может быть и морской, и континентальной (последний вариант он рассматривал применительно к Германии). Ратцель уделял особое внимание Соединенным Штатам, экспансия которых развивалась и по суше, и по морю. Однако его современник американский адмирал Альфред Мэхэн, автор концепции “морской силы”, считал наиболее важной и наиболее перспективной экспансию по морю, причем экспансию прежде всего торгово-экономическую, по необходимости поддерживаемую военным флотом. В этом коренное отличие Мэхэна, оказавшего огромное влияние не только на военную мысль, но и на политику Америки, от Ратцеля и его последователей, которые считали экономические факторы и мотивы вторичными по отношению к политическим (8). Так закладывались основы евразийской и атлантистской геополитической теории.
В 1904 г. британский географ Хэлфорд Макиндер выступил с докладом “Географическая ось истории”, где ввел в научный обиход принципиально важные для геополитики понятия “сердцевинная земля” (heartland) и “опоясывающая земля” (rimland), а также “мировой остров”, “внутренний полумесяц” и “внешний полумесяц”. “Мировым островом” он называл Азию, Африку и Европу; “сердцевинная земля”, называемая
также “осевой зоной”, на его схеме практически совпадала с границами Российской империи; “внутренний полумесяц” охватывал береговые пространства Евразии, а все остальное, включая обе Америки и Австралию, лежало в пределах “внешнего полумесяца”. Макиндер четко противопоставлял Море и Сушу, отождествляя свои интересы с интересами англосаксонского “внешнего полумесяца”, стремящегося в союзе с “внутренним полумесяцем” подчинить себе “сердцевинную землю”, стратегическим центром которой являются Россия и Германия (9).
Вскоре после Первой мировой войны он писал, что контроль над территориями должен идти по следующей схеме: Восточная Европа — “сердцевинная земля” — “мировой остров” — земной шар. “Исходя из этого, Макиндер считал, что главной задачей англосаксонской геополитики является недопущение образования стратегического континентального союза вокруг “географической оси истории” (России). Следовательно, стратегия сил “внешнего полумесяца” состоит в том, чтобы оторвать максимальное количество береговых пространств от
heartland'a и поставить их под влияние “островной цивилизации”... Нетрудно понять, что именно Макиндер заложил в англосаксонскую геополитику, ставшую через полвека геополитикой США и Северо-Атлантического союза, основную тенденцию: любыми способами препятствовать самой возможности создания евразийского блока, созданию стратегического союза России и Германии, геополитическому усилению heartland'a и его экспансии” (10). Макиндер не ограничивался сферой академической и университетской науки (он преподавал в Оксфорде и в Лондонской школе экономики), но стремился донести свои идеи до хозяев британской политики: он был членом палаты общин, участвовал в подготовке Версальского договора и в организации интервенции “союзников” в России. Несмотря на ярко выраженный атлантистский характер, идеи Макиндера имели универсальное значение для развития геополитики и геостратегии.Параллельно с развитием атлантистской геополитики развивалась и геополитика евразийская, центром которой органично стала Германия. Шведский политолог Рудольф Челлен, убежденный пангерманист, в годы Первой мировой войны предложил сам термин “геополитика” и создал концепцию “государство как форма жизни”, развивавшую “органическую теорию государства”, которая господствовала в прусской правовой и
политической мысли с конца XVIII в., а сто лет спустя оказала огромное влияние на Японию. Его современник, германский мыслитель Фридрих Науманн, считавшийся либералом, в те же годы сформулировал концепцию “Средней Европы”, предусматривавшей европейскую интеграцию вокруг Германии. После войны идеи Ратцеля, Макиндера, Челлена и Науманна развил Карл Хаусхофер — пожалуй, самый яркий представитель евразийской ориентации в классической геополитике. Офицер-наблюдатель при японской армии, баварский военный атташе в Токио, командир дивизии, затем в течение многих лет профессор Мюнхенского университета и редактор “Журнала геополитики”, он был близок с Гессом и Риббентропом, знаком с Гитлером еще с зимы 1923/24 гг., когда будущий фюрер сидел в тюрьме Ландсберг после провала “пивного пут-ча”, и со многими другими нацистскими лидерами. Благодаря этому Хаусхофер приобрел репутацию — прямо скажем, не вполне оправданную — “серого кардинала” Третьего рейха, одного из “тайных советников вождя”, до поисков которых столь охочи конспирологически озабоченные авторы (11).
Первая публикация Хаусхофера на русском языке относится еще к 1912 г., но сколько-нибудь доступным его наследие стало в нашей стране только в последние десять лет, а многие важнейшие работы, включая “Геополитику Тихого океана” (1924 г.), еще ждут перевода и издания (12). Здесь мы не будем рассматривать его идеи, поскольку нам предстоит постоянно обращаться к ним в дальнейшем. Отмечу только, что в Европе Хаусхофер был первым, кто в условиях “версальско-вашингтонской системы” четко сформулировал концепцию евразийского континентального блока Германии, России и Японии для глобального противостояния силам Моря. Он не игнорировал социально-политические различия господствовавших в этих странах систем, но рассматривал их как вполне преодолимое препятствие на пути к единству, в наибольшей степени отвечающему геополитическим интересам всех трех стран в “великой войне континентов”. Но особенно важно то, что Хаусхофер сумел объединить вокруг себя многих людей и повлиять на них — от Иоахима фон Риббентропа до Рихарда Зорге.
После Первой мировой войны основные геополитические понятия и идеи постепенно входят в “багаж” военных, политиков, дипломатов и интеллектуалов. Противостояние Суши и Моря и вытекающие из этого выводы и последствия становятся модной темой для рассуждений и предсказаний. “На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента <выделено автором. — В.М.>”, — писал в 1922 г. один из ведущих теоретиков русского евразийства П.Н. Савицкий, автор “Геополитических заметок по русской истории” (13). Знаменитый французский прозаик — и прозорливый политический аналитик — Пьер Дрие Ля Рошель в том же 1922 г. в книге “Мера Франции” противопоставлял США и Великобританию Германии как воплощение Моря воплощению Суши, причем за Германией у него органично следовала Россия: “Германо-Россия, победоносная на Востоке”. В начале 1940 г. он написал статью “Дух Моря и Дух Земли”, запрещенную французской военной цензурой и увидевшую свет только четверть века спустя. Еще Макиндер наметил связь между геополитической ориентацией цивилизации и характером ее политической и социальной системы, а также господствующей идеологии: для “внешнего полумесяца” это атлантизм и либеральная демократия; для “сердцевинной земли”— евразийство, в наиболее чистом виде, и авторитаризм (переходящий в тоталитаризм); для “внутреннего полумеяца”, за который идет соперничество, — сочетание и борьба обеих начал. Отмечая, что “морские народы легче пользуются свободой, чем народы континентальные”, Дрие сделал интересный вывод: “Быть свободным для англичанина значит — не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для
француза — свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского — возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право” (14).
В 1942 г. выдающийся германский юрист, политолог и философ Карл Шмитт опубликовал работу “Земля и Море”, которая вместе со статьей “Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Суши и Моря” (1959 г.) справедливо относится к классике геополитики (15). Сушу и Море он рассматривал как две принципиально различные, враждебные цивилизации, дав их противостоянию (по его мнению, неснимаемому) философско-этические и юридическое толкования. Шмитт обогатил геополитику концепциями
“номоса”, т.е. наиболее органичной формы организации пространства (примерный аналог “месторазвития” у Савицкого), и “большого пространства”, т.е. стремления государств к обретению наибольшей территории (в развитие идей Ратцеля). Не знаю, читал ли кто Шмитта в те времена в СССР, а вот в Японии конца тридцатых он был очень популярен.Интересовались геополитикой и в Советской России, хотя здесь ее всегда критиковали как идеологическое оружие империализма. Для первого издания Большой советской энциклопедии информативную, хотя, признаться, далеко не объективную статью “Геополитика” написал не кто иной, как Шандор Радо, будущий разведчик, известный под псевдонимом “Дора”. Именно в русле развития геополитической мысли современные исследователи рассматривают труды выдающегося стратега и востоковеда генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева, начальника Академии Генерального штаба после большевистской революции и автора классического “Введения в военную географию” (16). Однако с 1934 г. именно геополитика стала первой “уничтоженной наукой”, оказавшись под формальным запретом задолго до генетики, кибернетики и социологии. Только в последнее десятилетие она из “фашистской буржуазной лженауки” превратилась в объект интеллектуальной моды.
Разумеется, в выборе методологии автор этих строк — первым в отечественной историографии применивший концепции и инструментарий геополитики к изучению новой и новейшей истории Японии — руководствовался не личными пристрастиями и уж тем более не модой. Приоритетность геополитического подхода в исследовании избранной мной темы определяется очевидной необходимостью взглянуть на историю
XX в. по-новому, отрешившись от идеологизированных “политкорректных” схем. Время, когда происходили описываемые в книге события, можно считать золотым веком геополитики, активно развивавшейся тогда во всех мировых державах (пусть даже под псведонимом “военной географии”, как в СССР). Не случайно в 1942 г. атлантист X. Вейгерт писал: “Теперь, когда слово “геополитика” повсеместно стало лозунгом дня, высшая похвала, которую может заслужить политический аналитик, — это титул “американского Хаусхофера”” (17). После ошеломляющих успехов вермахтав 1939—1941 гг., за которыми многим виделась тень старого генерала, и впрямь было о чем призадуматься...
Между тем историография обеих мировых войн, особенно Второй, до сих пор остается открыто идеологизированной, что, несомненно, препятствует ее развитию. Официальная американская, западно-, а теперь уже и восточно-европейская наука (
mainstream) в целом находится в жестких рамках “политической корректности”, а “перестройка” отечественной историографии во многом свелась к замене одной ортодоксии на другую, хотя в России степень свободы академических дискуссий сейчас много больше, чем за ее пределами. Поэтому я считаю необходимым указать на свою принадлежность к “ревизионистской” традиции историографии мировых войн, оппозиционной “генеральной линии”. Она возникла в США и в Европе в начале 1920-х годов и существует по сей день. Основателями школы были видные историки Сидней Фэй, Чарльз Бирд, Гарри Барнес, Чарльз Тэнзилл в США, Макс Монтгелас, Альфред фон Вегерер, Фридрих Стиве и Герман Лютц в Германии. После Второй мировой войны к старшему поколению присоединились Джеймс Мартин, Дэвид Хоггэн, Удо Валенди, Дэвид Ирвинг. Аналогичное направление есть и в Японии. В советской историографии похожих взглядов придерживался Николай Полетика, книги которого “Сараевское убийство” (1930 г.) и “Возникновение мировой войны” (1935; 1964 гг.) были надолго изъяты из научного обихода и до сих пор несправедливо забыты.Главная цель ревизионистов — “привести историю <точнее, историографию. — В.М> в соответствие с фактами”, как афористично выразился Барнес. Особенностями ревизионистской историографии являются неприятие идеологически мотивированных концепций, прежде всего утверждений об исключительной ответственности “оси” Германии, Италии и Японии за начало Второй мировой войны в Европе и на Тихом океане, а также отказ от схемы “хорошие парни — плохие парни”, принятой в послевоенной официальной историографии как победителей, так и побежденных. Разумеется, это не означает ни полного, безоговорочного принятия мной всех утверждений ревизионистов, ни отказа от использования всего положительного опыта их оппонентов. Ревизионизм — не догма, не набор клише или готовых ответов на все вопросы. Ревизионизм в широком смысле слова — это прежде всего степень свободы историка от догм, какого бы происхождения они ни были.
У читателя может возникнуть вопрос: с кем вы, историки-ревизионисты? Какие политические силы представляете? Иными словами, на кого вы работаете? И не является ли весь ревизионизм частью некоего неофашистского или неонацистского движения, чтобы не сказать, заговора? Вопрос, надо сказать, не праздный, потому что оппоненты ревизионистов часто и охотно прибегают к навешиванию подобных ярлыков, довольно быстро исчерпав запас более научных аргументов. Поэтому спешу разъяснить: ревизионизм сам по себе никакой политической ориентации не имеет, поскольку изначально пропагандистским целям не служит, а что до его конкретных представителей, то их политические взгляды могли и могут радикально различаться. Право на это имеет каждый человек, в том числе
и историк. Другое дело, что руководствоваться политическими взглядами, своими или чужими, в научном исследовании противопоказано.
Довоенные правительства Германии, как веймарской, так и гитлеровской, одобряли деятельность ученых ревизионистской школы, стремившихся опровергнуть версальский миф об исключительной ответственности Центральных держав за войну. Замечу при этом, что их основные работы вышли до прихода Гитлера к власти, и никто из авторов напрямую с нацистами связан не был. В США основную массу ревизионистов на протяжении нескольких поколений составляли либералы изоляционистского толка, решительно осуждавшие любой тоталитаризм (нацистский — Гитлера, коммунистический — Сталина и “либеральный” — Рузвельта) и выступавшие против участия в любых войнах за пределами Западного полушария как не отвечающих стратегическим интересам страны. Первый раскол в их лагере произошел с началом войны в Европе (часть поддержала воинственные настроения Рузвельта и его окружения, часть резко выступила против), второй — во время “холодной войны”. Не испытывая ни малейших симпатий к коммунизму или Советской России, Барнес и Мартин решительно выступили против войны во Вьетнаме и прочих “глобалистских бредней” (примерно так можно перевести их любимое словцо “
globaloney”), в то время как Тэнзилл придерживался крайне консервативных позиций и был близок к “Обществу Джона Берча”. До войны ревизионисты входили в академический истэблишмент своих стран и “на равных” могли вести полемику с оппонентами, чем успешно и занимались. С появлением “политической корректности” (или, по Козьме Пруткову, “введением единомыслия”) они были вытеснены за его пределы, хотя деятельности своей не прекратили, как не прекращают и сегодня. Сейчас ведущие представители этого направления придерживаются, как правило, открыто консервативных взглядов (из американских политиков их наибольшие симпатии вызывает идеолог правого крыла республиканцев П. Бьюкенен3), но сами предпочитают воздерживаться от политической деятельности. Следует иметь в виду, что по некоторым вопросам с ревизионистами солидаризуются отдельные “ностальгические” (например, неонацистские) группы, производящие “оправдательную” и, реже, “обвинительную” литературу на исторические темы. Однако ни по своему невысокому уровню, ни по открыто пропагандистской направленности она не имеет ничего общего ни с ревизионизмом, ни с исторической наукой.Стремление обвинить? Попытка оправдать или оправдаться? Как часто мы сталкиваемся с этим, читая книги о прошлом, которое, как точно сказал германский историк Эрнст Нольте, для нас “так и не прошло”. Но автор этих строк не собирается никого судить, обвинять или оправдывать их. Конечно, в ряде случаев я не мог удержаться от собственных
3
Напротив, в довоенный период большинство американских ревизионистов ориентировалось на левое крыло республиканской партии, а затем на Прогрессивную партию сенатора Р. Лафолетта и его сыновей сенатора Р. Лафолетта-младшего и губернатора Ф. Лафолетта.оценок тех или иных событий и лиц, но делал это, руководствуясь прежде всего геополитическими, а не моральными соображениями. Приведу мнение маститого английского историка А. Тэйлора: “Историкам часто не нравится то, что произошло, и хочется, чтобы это произошло по-другому. Но делать нечего. Они должны излагать правду, как они ее видят, и не беспокоиться, разрушает ли это существующие предрассудки или укрепляет их. Возможно, я принимаю это слишком непосредственно.
Я хотел бы предупредить читателя, что не подхожу к истории как судья и, говоря о морали, имею в виду представления описываемого времени. Собственных моральных оценок я не даю” (18). Эхом откликается его соотечественник Э. Бест, представитель совсем другого поколения: “Искус обвинения опасен, потому что ведет историка к упрощениям. Желание возложить вину на кого-либо конкретно только усиливает естественную и, пожалуй, неизбежную тенденцию рассматривать исторические события через призму собственных пристрастий. Кроме того, слишком легко подпасть под влияние победителей, которые стремятся излагать причины конфликта наиболее благоприятным для себя образом. Попавшийся на эту удочку может начать манипулировать событиями так, чтобы следовать избранному шаблону, искать удобные сочетания фактов, сбрасывать со счетов все, что не ложится в его схему, и в итоге прийти к законченно детерминистской интерпретации. В результате мы получим историю, сосредоточившуюся на мелочах. Когда же речь пойдет о чем-то более значительном, она ограничится обобщениями вместо того, чтобы увидеть все богатство и многообразие событий, приведших к конфликту” (19). Несмотря на наличие большого количества документов и материалов едва ли не по всем аспектам проблематики нашего исследования, до сих пор никто не предпринял попытки свести их воедино и дать комплексный анализ соответствующих процессов, происходивших в странах проектировавшейся “оси”. Кроме того, почти все исследования по данной проблематике имеют ярко выраженный идеологический характер, игнорируют геополитические факторы и не свободны от фактических ошибок. Заполнение этой лакуны в истории XX в. является главным смыслом и целью настоящей работы.